Жестокий роман. После (СИ) - Ангелос Валерия

— Марат…

Холодное оружие отлетает прочь. Сталь бряцает ударяясь о каменный пол, звук пугающим эхом отбивается от стен.

— Марат!

Меня накрывает отчаяние.

Он подступает вплотную, а я ударяю его в живот. Туда, где еще до конца не зажила рана от моей пули.

Опять ничего. Понимаю, что мои кулаки нельзя сравнить с его, что он давно закален в боях, а торс у него точно из камня высечен, но черт возьми, хотя бы какую-то боль он должен чувствовать.

Нет. Ровно. Мой удар он вообще не замечает.

— Марат, — сглатываю. — Ты слышишь меня, Марат?!

Повторяю его имя раз за разом, но это никак не помогает.

Он срывает с меня остатки платья. Пачкает мое тело собственной кровью. Он хочет видеть меня голой перед собой.

Я озираюсь вокруг. Дергаюсь. Пробую вырваться, уклониться от его прикосновений, но ничего не получается.

Его движения жесткие и уверенные. Подавляющие. В них нет ни намека на нежность. Он не сдерживает силу. Просто хочет утолить жажду.

Истерика накрывает.

— Марат!

Я срываю голос. Закашливаюсь. Отшатываюсь от него. Вжимаюсь в стенку и вздрагиваю, когда ощущаю голой кожей острые стальные лезвия.

Но даже все эти проклятые сабли и ножи кажутся безопаснее зверя, который смотрит на меня из-под полуприкрытых век.

— Моя, — выпаливаю на его родном языке, лихорадочно повторяю: — Моя, моя, моя.

Не уверена, что правильно произношу слово. Плохо помню. Но вроде бы так.

Звучит непривычно, странно, ведь в его родном языке практически нет гласных звуков, зато множество согласных.

Знаю только пару слов. Но сейчас не могу ничего вспомнить.

“Моя” не помогает. Марат никак не откликается.

Отчаянно пытаюсь вырвать из памяти какую-нибудь фразу. В минуты страсти он часто переходил на родной язык. Я же знала, многое знала. Специально не учила. Но это автоматически отпечатывалось.

— Твоя! — вскрикиваю, когда его тяжелая ладонь опускается на мое плечо. — Я твоя, Марат. Твоя. Слышишь? Твоя Вика.

Вглядываюсь в его глаза, пытаюсь отыскать хотя бы какую-то перемену и не вижу ничего. Там только зияющая пустота. Ни единого отблеска света.

Еще секунда — и все.

Он возьмет меня силой. Будет рвать на куски. Как тогда. Нет, еще гораздо хуже. Он просто не остановится. Не прекратит. Убьет. Заставит захлебнуться кровью.

Я не знаю, как хватает сил и дальше смотреть в его глаза. Темные. Беспросветные. Совершенно чужие. Разве эти глаза я любила?

Думала, что любила.

Нет.

Проклятье.

Я ведь и правда любила его. Сумасшедшей, абсолютно безумной, больной любовью. Задыхалась от боли. И хотела до боли. Любила так, что дышать без него не могла.

А потом ничего не осталось. Сгорело. Выжженное пепелище в моей душе. Там ни для какого мужчины никогда не найдется места.

Но он там. До сих пор.

Мой пепел.

Я больше ничего не говорю, не делаю никаких попыток достучаться. Просто продолжаю и дальше смотреть в темноту.

А потом закрываю глаза. Зажмуриваюсь.

Наверное, у меня заканчиваются силы. Наверное, все это затянувшееся сопротивление перестает иметь значение.

Я в клетке с безумным зверем. Наедине.

Неожиданно он отпускает мое плечо. Пальцы разжимаются. И я рефлекторно обнимаю себя руками. Ледяная дрожь сводит тело. Меня так сильно трясет, что зубы лязгают.

Гулкий звук заставляет вздрогнуть.

И я не сразу понимаю, что именно происходит.

Мощные руки обхватывают мои ноги. Горячая голова утыкается в мои колени. Пальцы скользят по бедрам. Лихорадочно. Нежно.

— Вика, — хриплый голос проникает под кожу. — Прости меня, Вика.

26

Вика.

Ее фигура отчетливо проступает в темноте. Рассеивает мрак вокруг. Такая светлая, хрупкая, нежная. Так и тянет протянуть руку вперед, дотронуться до нее, провести пальцами по коже, ощутить тепло. Понять, насколько она реальна.

Вдруг мираж? Бред воспаленного сознания. В тюрьме она часто приходила ко мне. То в мыслях, то во сне. Конечно, это и близко не было до такой степени отчетливо, как сейчас.

Ее глаза закрыты. Она дрожит. Нервно, лихорадочно. Обнимает себя руками, будто закрыться пытается.

Блядь. Страх. Явно чую ужас, исходящий от нее волнами. А потом замечаю кровь. Алые следы на груди, на плечах, на бедрах. Вика абсолютно голая. Рядом валяется разорванное в клочья платье. Белая ткань перепачкана красным.

Она ранена?..

Хочу шагнуть вперед, а не выходит. Мышцы сводит. Тело отказывается подчиняться. Пока не удается рвануть дальше, вглядываюсь в полумрак. Изучаю Вику.

Нет. Это не ее кровь.

Перевожу взгляд на собственные руки. Костяшки пальцев содраны до мяса. Одна ладонь рассечена. Но я совсем не чувствую боли. И… ни черта не помню.

Сука. Что я наделал?!

Морок вокруг окончательно исчезает, и я бросаюсь к ней. К моей женщине. Опускаюсь рядом. Обнимаю ее ноги. Упираюсь лбом в ее дрожащие колени. Веду ладонями по бедрам. Чувствую, ей до жути холодно. Кожа просто ледяная. Пробую согреть.

— Вика, — выдыхаю, наконец. — Прости меня, Вика.

Еще сам не понимаю, что натворил.

Разное в жизни бывало. Но никогда раньше я не терял контроль над собственным разумом до такой степени. Хотя нет, пару раз случались провалы. Короткие. Но блять, это не то, ведь тогда все было совсем иначе. В схватке, на поле боя. Сам себя там не помнил от ярости. Забывался в гневе. Выпускал всю агрессию на волю. Но загнать в угол любимую женщину — это другое. Предел. Черта, которую я сам не заметил, как перешел.

Ебать. Как она вообще здесь оказалась? Как попала в мою тренировочную комнату? Я же захлопнул дверь. Закрыл. Или нет? Сюда пришел уже взвинченный.

Это последнее, что я помню. Как зашел, как начал молотить кулаками по боксерской груше. А дальше — чернота.

Хуевый расклад.

— Марат, — всхлипывает она. — Пусти. Отпусти меня, пожалуйста.

Ее тонкие пальцы опускаются на мой затылок. От простого движения в момент коротит, хватает одного касания.

— Марат, — повторяет Вика. — Ты слышишь?

Да. Но отпустить не могу. Не хочу. Кажется, если разомкну руки и позволю ей уйти от меня, то на хрен сдохну. Загнусь. Без нее жизни нет. Без нее, блять, не дышится.

— Прошу, Марат, — шепчет.

Вика плачет.

И от этого звука мой захват сам по себе разжимается. Отпускаю ее. Убираю ладони прочь, хотя чувство такое, точно отдираю пальцы прямо с мясом, по живому.

Но она не уходит. Соскальзывает вниз рядом со мной. Дрожащая. Ослабевшая. У нее нет сил убежать, уйти, поэтому она сжимается в комок, отползает в сторону.

Ей жутко. От меня жутко. Понятно почему.

Я чудовище. Монстр из ее худших кошмаров. Я тот, кто провел ее через ад, до последнего круга.

Разве стоило удивляться, что она никогда не хотела рожать от меня ребенка? Разве странно, что она обрадовалась тому выкидышу?

Вика права, а я ошибался. Жил в своих иллюзиях. Думал, что прошлое мы давно закрыли.

Сегодня она в очередной раз получила доказательства. Люди не меняются. И блять, самое худшее в этом то, что я даже не человек.

Бешеный зверь.

Иначе как объяснить затмение в голове?

Я не понял, что отключился. Не заметил, когда вернулся. Напрягаю память, пытаюсь собрать фрагменты в одно целое, но нихуя не выходит.

Помню звонок помощника. Помню, как сидел в кабинете и просматривал информацию на дисплее компьютера. Помню, как с места сорвался и помчал в тренировочный зал, чтобы выплеснуть всю накопившуюся ярость.

Удар. Еще удар. Лязг цепей.

Темнота. Бездна. Ни черта невозможно разобрать. Мозг вырубается, а тело будто мне уже не принадлежит. Вокруг пустота.

Но что-то заставило меня очнуться. Силой заставило. Сам я бы настолько быстро оттуда не вынырнул. Отключка в тюрьме была гораздо дольше. Там, на ринге, я пришел в сознание, когда утолил жажду крови до конца.

А здесь…

Здесь был голос. Тихий, едва различимый. Этот голос больше смахивал на шепот, и я совсем не мог различить слова. Но сам его звук пронизывал насквозь, пробирал до костей. Брал за горло.