Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Мартен-Люган Аньес

Прежде чем шагнуть на террасу, я позволила себе еще чуть-чуть помедлить и посмотрела на пляж. Лиза вцепилась в руку Натана, чтобы не упасть, и это зрелище на мгновение поколебало мою решимость. Дочка наблюдала за мной, защищала на расстоянии. Инстинктивно я сразу признала, что сын Джошуа – хороший парень и сможет позаботиться о Лизе в ожидании приезда ее отца и теток, а может, и потом. Я была уверена, что она в безопасности.

Стеклянная дверь была приоткрыта, словно приглашая войти в тепло. Он ждал меня. Как долго? Зачем я причиняю нам такую боль? Как я продержалась столько лет без него? Возможно, я и заболела от того, что его не было со мной… Возможно, мое тело устало сражаться с воспоминаниями и с тоской по тому, с кем жизнь была такой яркой? Я переступила порог и прикрыла за собой дверь. Мысленно я поцеловала Лизу, видевшую, как я вошла, а потом скрылась в доме. Только что между нами вырос барьер.

Я была одна перед ним и перед той, кем была когда-то, перед той, что снова протягивала мне руку. Я оперлась об окно, чтобы устоять на ногах, не свалиться на пол. И чтобы суметь во всей полноте пережить драму, которая мне предстояла.

Джошуа сидел за роялем. Лицо вдохновенное и одновременно безмятежное. Тело изогнуто и наклонено к клавиатуре. Со своего места я различала черные круги у него под глазами. Играя, он всегда сильно напрягал руки. Если нервничал или страдал – еще сильнее. Он растягивал кисть больше, чем нужно: говорил, что должен причинить себе боль, чтобы убедиться, что жив. Иногда, перестав играть, он не мог пошевелить пальцами, парализованными болью, потому что спазм, который он сам вызывал, не хотел их отпускать. Примерно это сейчас и происходило. Его суставы были практически белыми.

Сочинение, которое он исполнял, потрясло меня. Джошуа был воплощением своей музыки. Его способ интерпретации всегда завораживал. Музыка и Джошуа непрерывно стремились к господству друг над другом, сохраняя при этом бесконечное взаимное уважение. Ноты будто гипнотизировали его, а он использовал свою власть над ними, чтобы укротить их, а потом превзойти. Впечатляющая точность и правдивость этой пьесы обрушились на меня со всего размаху. Я физически ощущала их. Что это за редкостная и неописуемая глубина, находившая такой отклик у моего тела? Его сводило, оно разрывалось. Эту музыку написал Джошуа, я узнавала его язык и стиль. Мне хотелось завопить от горя.

Его руки повисли над клавиатурой. Он попытался щелкнуть суставами, и его лицо исказилось от боли.

Нас накрыла тишина.

– Джошуа…

– Это тебе… Для тебя.

Он бесконечно долго вставал из-за рояля, как если бы хотел растянуть момент. Наши глаза нашли друг друга. Я всегда чувствовала себя лучше всего, когда он окутывал меня взглядом. Мы были одни в целом мире. Не существовало ничего, кроме Нас. Он звал мое тело, мою душу. Слова были бесполезны, как и в первую минуту нашей первой встречи. Я подчинилась порыву, который оказался сильнее упадка сил, преодолела разделявшее нас расстояние и бросилась в его объятия, а он их сжал. Его запах. Его тепло. Его вибрирующее тело, прильнувшее к моему. Мы двое как единое целое. Неистовая сила. Эта удерживающая нас рядом неистовая сила, которую я любила больше собственной жизни.

– Я пишу для тебя, для нас. После твоего ухода я больше не сочинял. Теперь мы опять будем играть вместе.

Слезы текли сами собой, и я не могла с ними справиться. Как сказать ему? Как разрушить его мечту? Нашу мечту.

– Слишком поздно…

Я подняла голову, льдистая голубизна его глаз и успокаивала, и терзала меня. Он отказывался понимать смысл моих слов, отказывался признавать неотвратимое. Несмотря на это, его беспокойство было почти осязаемым.

– Посмотри на меня, Джошуа, посмотри на меня, и ты все поймешь… Не заставляй меня произносить это.

Он долго сопротивлялся, потом его взгляд оторвался от моего, внимательно прошелся по моему лицу, его дыхание ускорилось, его руки ощупали мое исхудавшее тело и убедились в том, насколько я измождена. Он задрожал, его лицо исказилось.

– Прости, – прошептала я.

Он крепко стиснул меня, словно пытаясь не отпустить от себя, поглотить, помешать снова сбежать. Только я не собиралась его покидать. Хотела оставаться с ним до самого последнего вздоха. Мои пальцы цеплялись за него, а его ладони охватили мое лицо. Мне были знакомы все его жесты. Он прижал свой лоб к моему. Так мы и стояли неимоверно долго, и наше дыхание смешивалось. Его руки на моих щеках, моя грудь, расплющенная его торсом.

– Ты вернулась… ты здесь… Увидеть тебя, услышать твою игру, ощутить тебя своим телом, хотя бы ненадолго… впервые с тех пор, как ты ушла… Ради этого момента я жил.

– Если можно благодарить собственную смерть, так это за то, что она нас снова соединила. Без нее я бы никогда не вернулась сюда.

Его лицо закаменело, когда я так жестко напомнила, что у меня нет будущего. Я погладила его по щекам, чтобы успокоить.

– Я бывала счастлива, но мне так и не удалось излечиться от тебя, Джошуа. И я не хотела, вернувшись сюда, заново встретиться с болью, причиненной своим уходом.

Он запаниковал, задышал быстро, шумно.

– Ты меня простила?

– Нечего было прощать, Джошуа, никогда не было. Я просто испугалась. Испугалась того, что может натворить наша любовь.

Наша любовь убила его мать. Я не смогла смириться с последствиями случившегося. Меня мучила совесть. Из-за меня, из-за безумной любви ко мне Джошуа подтолкнул мать к смерти. Меня окончательно измотали эти семь лет страсти, душевной боли расставаний, постоянной боязни скандалов и непоправимых выходок в общении матери и сына. А еще – мощного накала наших чувств друг к другу. Когда после похорон он тоном, не терпящим возражения и без намека на угрызения совести, сказал, что теперь никто не будет создавать нам проблемы, я прекрасно понимала, что он в состоянии шока, и тем не менее, у меня впервые проснулось желание отдалиться от него. В последующие дни я окончательно замкнулась, больше не играла на рояле, не могла отвечать на вопросы, которые мне задавал Джошуа, а он отчаянно беспокоился за меня. Мне хотелось хотя бы недолго поразмышлять в спокойной обстановке, пожить в банальных условиях, позволить разуму взять верх. В результате я объявила, что уеду к родителям на несколько дней.

И больше не вернулась.

Погрузилась в пучину ломки.

Со временем я стала понимать, что бросила Джошуа в худший момент его жизни, однако, из-за того что произошедшее оказало на меня слишком сильное воздействие, я не могла отнестись к его словам снисходительно. А потом стало поздно отступать.

– А ты, простишь ли ты меня за то, что я тебя бросила?

– Я никогда не обижался на тебя за это… Во всем виноват я: и в отношении к матери, и в ее смерти, и в моей дикой реакции… Я не сумел тебя защитить… Странно, что ты не испугалась меня еще раньше. Именно поэтому я не пытался тебя найти, вернуть тебя… Вынесенный мне приговор был справедливым, а ты заслуживала лучшего, самого доброго. Ты оставила меня, чтобы выжить, и только я несу за это ответственность.

Я открыла рот, собравшись перебить его, но он положил ладонь на мои губы.

– Ты не была готова меня простить, значит, я должен был выживать без тебя. Такова моя кара. Все это время я днем и ночью мечтал о том, как ты вернешься ко мне, но лишь тогда, когда сочтешь, что я искупил свою вину… И вот ты здесь…

– Совсем ненадолго…

Он наклонился ко мне.

– Я люблю тебя, Мадди…

И он поцеловал меня – яростно и очень осторожно, стараясь не причинить боль, не напугать меня. Его губы, прижавшиеся к моим, его язык, танцующий вместе с моим. Я могла бы ощутить себя в раю. Но я была совсем не там. Меня захлестнул гнев на свое тело: совсем скоро оно станет безжизненным и уже сейчас не позволяет мне ответить ему так, чтобы мой ответ был достоин любви, которая сохранилась до сих пор.