Город имени меня (СИ) - Ру Тори

Я... вижу Юру. И моментально получаю под дых от сорвавшихся с цепи эмоций.

Долгие месяцы мечтая о нем, наделяя демонической красотой, изводясь, мучаясь и обнимая подушку, я помнила лишь смазанный, дорисованный воображением образ. А реальный Юра намного... выше, красивее, ярче, круче.

Он общается с гостями — отпускает шуточки в кон, поправляет каре и снисходительно улыбается, сжимает в руке бутылку любимого вина и время от времени присасывается к горлышку. Завороженно наблюдаю за его плавными жестами, мечтаю оказаться на месте бутылки и забываю дышать.

С ним, а не с грязным дрожащим уродом, я бы хотела пережить свой первый поцелуй.

После — хоть в осколки, хоть на свалку. Одно из двух, потому что Юра предельно ясно дал понять, что я ему не нужна.

Медляк сменяется песней Ярика, полсотни разряженных парней и девчонок с воплем восторга устремляются к центру комнаты. Начинается угар.

Самое время под шумок застолбить диван или кушетку: нужно выспаться на несколько ночей впрок.

Но Юра отделяется от толпы, как по наитию идет в мою сторону, встает в метре и, глубоко вздохнув, лезет в карман джинсов.

Подбираюсь и отхожу в тень, наблюдаю за его дрожащими пальцами и вдруг — интуицией, неизвестным науке шестым чувством, душой, сердцем, или еще черт знает чем — замечаю неладное: резкие движения, застывающий в одной точке взгляд, тени на бледном точеном лице.

Юра на взводе, его тревога передается мне, хотя мое участие нужно ему в последнюю очередь. Намеренно призываю мысли о Кубике и его мерзкой желтушной роже, жалею себя, думаю об отце, но холодный комок страха за Юру — только за него — разрастается под ребрами до липкого ужаса.

Пора лечить нервы.

Он достает айфон, подальше отводит руку и, в своей непревзойденной, чуть высокомерной манере, широко улыбается в камеру:

— Привет, человечество. Ну как, разве Оул — не бог?.. Кстати, мне тут неоднократно говорили, что я не умею отпускать. Ну-ну... — он многозначительно замолкает и продолжает, чуть растягивая слова: — Вы же видите: наша банда давно выросла из квартирников и местечковой известности — прошлый год и первомайские концерты на флэте наглядно продемонстрировали как потенциал группы, так и глубину падения. Пора признать: ссорясь с лейблом, я накосячил. Превысил полномочия, был полным придурком. Но я не сидел на заднице ровно, и все это время кое-что предпринимал. И вот, сегодня подъехали грандиозные новости! В общем, "Саморезы" меняют менеджера и подписывают новый контракт. Ими займется... — он называет ничего не говорящее мне имя и подмигивает. — Через два дня Оул сотоварищи отправятся в грандиозный тур. Ждите их в своем городе! Всех люблю. Пока!

По традиции, Юра целует экран, делает несколько кликов, видимо, выкладывая ролик в сеть и, набросив на плечи черный пиджак, скрывается в темноте квартиры.

Винтики в моей тупой башке отказываются работать, крутятся медленно и со скрипом — с трудом осмысливаю услышанное, и ноги подкашиваются.

Юра только что отказался от дела всей жизни. От цели. От мечты. Так буднично и просто. Но... почему?..

Узрев в нише блестящую створку двухметрового холодильника, тяну ее на себя, оставляю многострадальный торт на самой нижней полке и, выставив вперед руки, бегу следом.

Спальня погружена в бархатистый сумрак, на широкой кровати распластались квадраты тусклого розового света, что-то загадочно поблескивает вдоль стен. По помещению гуляет ледяной пронизывающий сквозняк, приносящий звуки и запахи улицы. За шевелящейся светонепроницаемой шторой обнаруживается сводчатое окно, его рама приоткрыта, и сердце ухает в пятки.

Не ощущая собственного тела, бегу к нему и высовываюсь наружу, но с облегчением понимаю, что внизу не пропасть в двадцать пять этажей, а один из уровней крыши.

Фонари светового ограждения, укрепленные чуть выше, на шпиле, не оставили темноте шансов — на крыше светло, но малиновый свет превратил реальность в искаженный, призрачный, жутковатый волшебный мир.

Перешагнув подоконник, тихонько ступаю на мягкое покрытие и подхожу к самому краю.

Ну, точно: мамина сказка.

Головокружительная высота, не знающий преград ветер, миллионы огней, рассыпанных до самого горизонта, величие спящего города. Города имени...

Мерзну и кутаюсь в бесполезную синтетику олимпоса, вспоминаю, зачем я здесь и, когда глаза окончательно привыкают к освещению, различаю в десятке метров от себя черный силуэт.

Юра затягивается электронной сигаретой, глушит вино и смотрит вдаль — история повторяется, словно давая мне шанс все исправить. И я иду, хотя этот короткий путь может стать последним в моей никчемной жизни.

Но, нарушая эпичность момента, ночную тишину разрывает пиликанье айфона.

Дергаюсь и замираю, Юра включает громкую связь, и над крышей разносится голос Ярика:

— Чувак, ты там совсем охренел? Наше мнение не в счет? Это твоя группа. Мы будем уже не мы, если все так пойдет...

— Прежде чем распинаться о херовых перспективах, прочитай новый контракт! Я три месяца проворачивал сделку, так что заткнись — там такие условия, что это как раз ты охренеешь, май дарлин. Не мне тянуть вас обратно в болото. Пора на покой. Восстановлюсь в универе, приобрету профессию. Оул, честно. Я устал.

Ярик заводится и орет, что это подстава, но Юра огрызается:

— Отвали от меня, мать Тереза. Я на вас неплохо заработал. Дальше плывите сами, камон! — и сбрасывает звонок. Айфон упрямо оживает, Юра отключает его, убирает в карман, сжимает бутылку, снова и снова прикладываясь к ней, а меня обжигает прозрение.

То, на что он решался еще тогда, много дней назад, произошло прямо сейчас, на моих глазах. Юра в раздрае, но никто не должен об этом догадаться.

Сейчас он продышится, отойдет от шока, натянет на себя маску холодного циника и пойдет украшать собой этот гребаный мир. Юра из тех, кому важно сохранить лицо, держать марку, даже когда внутри все разваливается на части.

Я бы забрала себе всю его боль. Если мы разные, почему ведем себя одинаково?!.

— И что теперь? — Выхожу из тени и встаю перед ним. — Ты же только что отрубил себе правую руку, придурок...

Он прищуривается, выдыхает в сторону облачко пара и вдруг улыбается — крышесносно и нереально, совсем как герой манги в красно-черной прорисовке.

— Что, так заметно?..

— Да, заметно! Реально думаешь, что сделал всем лучше? А как же мотивирующая речь, которую ты лил мне в уши? Если сдашься, не видать тебе города своего имени...

Юра сдувает со лба прядь и усмехается, но в его жестах и взгляде нет и намека на былое высокомерие. Он не держит дистанцию, мы на равных, и из-под подошв предательски уезжает пол.

— Иногда человек настолько вязнет в самообмане, что утрачивает способность здраво мыслить. Не видит очевидного. Я пять гребаных лет не за то боролся. Последнее дело — тратить силы и время на то, что давно тебе не принадлежит и в тебе не нуждается...

Оказывается, у проповеди про борьбу и благие цели было и безрадостное продолжение. Но сегодня, по дороге на остановку, я пришла к тем же выводам.

Опустившийся жалкий отец — больше не главный человек в моей жизни.

Я вижу растерянность, отчаяние и усталость Юры — он изрядно надрался и не ожидал присутствия случайных свидетелей, но волна тепла все равно растекается по телу.

Он помнит меня. Он меня видит...

— А ты? Как же ты? — осмысливая ошеломляющее открытие, выдыхаю я. — Они уедут, ты останешься один... А одному очень сложно... выживать.

— Мне не впервой, Кир, — просто признается Юра. Повисает тишина.

На голову давят километры атмосферы и парсеки черного космоса, от присутствия Юры — близкого, осязаемого, острого — кожу покалывает электричество.

— Давно тебя не было! — Юра выныривает из себя первым.

— Да... Думала, ты не обрадуешься моему обществу.

— Хватит, а... — Он морщится. — Ты неправильно думала. И, раз уж извиняться стало традицией, знай: меньше всего я тогда хотел тебя задеть, но...