Инна Туголукова - Маша и Медведев
И взял он ее грубо, как девку, словно наказывал, но в неистовом поединке она все равно победила, стяжав все дары и награды.
— Ну что? Добилась своего? — спросил Дмитрий, почти отталкивая льнущую к нему Нинель.
Но та лишь сладко жмурилась, как довольная, сытая кошка.
— Сейчас ты уйдешь.
— Нет, только не сейчас!
— Продолжения не будет.
— Будет, Митька, будет…
Он резко встал. Она змеей скользнула следом, упала на колени, приникла жадным ртом, шепчущим жаркие слова. И нужно было, наверное, отрубить себе палец, чтобы побороть искушение, стряхнуть эти колдовские, тягучие чары.
Потом она спала, тесно прижавшись к нему всем телом и даже во сне чутко реагируя на малейшее его движение.
Митя лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел невидящими глазами в черное ночное окно.
«Что со мной происходит? Проворонил компанию постыднейшим образом. Уперся как бык, никого не хотел слушать. Что это — глупость? Слепая доверчивость? Самонадеянность? Или беспомощность — вот как с Нинелью?..»
Он попытался освободиться из жаркого плена, но она только крепче к нему прижалась.
«Сплю с женщиной, дважды меня предавшей, только потому, что она так захотела, и я, как прыщавый юнец, не сдержал эмоций! — продолжал он бичевать себя. — Сорок лет — ни жены, ни детей. Но разве эту женщину я хотел бы видеть матерью своего ребенка? А разве нет? Разве не ею я бредил в своем лесу? Неужели действительно люблю? Нет! Просто хочу ее тела. Нравится, что вот такая красивая рядом. Что все оглядываются, смотрят, завидуют. Что ластится, как кошка, что привязана, по-своему, конечно, но ведь привязана. И чем же я тогда лучше? Такой же потребитель. Пользователь…»
Он уснул, когда за окнами забрезжил серый рассвет, освободившись наконец-то из цепких объятий Нинели, так и не придумав для себя правильного решения.
А о Маше даже не вспомнил…
19
— Ой! — сказала Маруся. — Не может быть!..
И по тому, как она это сказала, по тому, как просияли ее глаза, Василий Игнатьевич понял, что с ней происходит. И пока он соображал, плохо это или хорошо и чем может закончиться, Маруся, снимая шубку, продолжала весело щебетать:
— А у меня сегодня счастливый день — пришло письмо от Юльки!
— Вот это замечательно! — обрадовался старик. — Мой руки, садись за стол — будем читать.
— А я уже на почте прочитала, не удержалась, — повинилась Маруся.
— А теперь все вместе почитаем. Только поешь сначала.
В будни готовил Василий Игнатьевич. И делал он это отменно, впрочем, как и всякую иную работу, превращавшуюся в его умелых руках в искусство. А Маруся возвращалась домой такая голодная!..
И, уплетая истомленное в чугунке в благословенном чреве русской печи жаркое, с солеными огурчиками, с квашеной капусткой, со столичными деликатесами, привезенными Митей, она слушала его рассказ о московской жизни — о судебном процессе, о восстановлении компании. И только обмакнув в густой соус и отправив в рот последний кусочек хлеба, увидела его смеющиеся глаза.
— Что? — смутилась Маруся. — Я опять слишком много съела? Но ведь питаюсь акридами и мокрицами! Да шесть километров по морозной дороге. Такой аппетит нагуляешь!.. И ем-то, как хорошая собака, — один раз в день…
— Ну что вы, Маша! Кушайте на здоровье! Я просто любовался вами.
— Любовались? — не поверила Маруся.
— Ну, конечно! Приятно посмотреть на человека, обладающего здоровым аппетитом и так ловко расправляющегося с содержимым тарелки…
— Да ты не слушай его, дочка, — пришел на помощь Василий Игнатьевич. — Это он тебя поддразнивает от хорошего настроения. Давайте лучше чай пить — самовар уже поспел. И торт Дмитрий знатный привез. Я таких и не видывал.
— Правда? — оживилась Маруся. — А какой? Бисквитный или песочный?
— О! — восхитился Митя. — Да вы еще и сладкоежка!
— А что это, мои милые, вы такие официальные? — удивился Василий Игнатьевич. — Почему бы вам не перейти на ты?
— А вот мы сейчас твоей наливочки выпьем на брудершафт и перейдем. Правда, Маша? — подмигнул Медведев.
И пока зардевшаяся Маруся подыскивала достойный ответ, вспомнив, что однажды они уже были на ты, генерал напомнил о Юлькином письме, и о брудершафте никто больше не поминал. Зато известие о грядущем дне рождения вызвало за столом настоящий переполох. Особенно переживал Василий Игнатьевич — как же это так получилось, что о столь знаменательном событии узналось совершенно случайно, а Маруся умолчала из ложной скромности?
— Виноват, виноват! — сокрушался старик. — Должен был давно поинтересоваться.
— А ведь вы счастливый человек, Маша, — заметил Медведев. — Родились в Рождество Христово.
— Очень счастливый, — с горечью откликнулась Маруся. — Дальше некуда. Да и Рождество-то католическое.
— Ну и что ж? Никто ведь не знает точно, когда именно родился Христос. А Рождество — оно и в Африке Рождество.
— А знаете, во сколько я на свет появилась? В двадцать три часа пятьдесят пять минут.
— Ну, вот видите! Вы просто запрограммированы на успех. А уж про то, какими путями ведет нас Господь, человеку неведомо.
— Митя, а вы надолго к нам приехали? — задала Маруся давно мучивший ее вопрос.
— Надолго, если не прогоните, — улыбнулся Медведев. — На неделю. Встречу с вами Новый год — и обратно.
— Не прогоним… — пообещала Маруся.
— А завтра поедем в Иваново покупать вам подарки.
— Что вы, Митя, какие подарки? Ни в коем случае!..
Потом она мыла посуду на кухне и слушала их тихие голоса, доносившиеся из соседней комнаты. А сердце билось и замирало от предчувствий, от предвкушения грядущей ночи. И когда в доме наконец все затихло, Василий Игнатьевич уловил чутким старческим ухом, как Маруся прошла в Митину комнату.
Она скользнула под теплое стеганое одеяло и, почувствовав, как он вздрогнул, просыпаясь, мимолетно огорчилась, что вот, оказывается, уснул, а вовсе не ждал ее, но уже сомкнулись горячие объятия, и мысль ушла, не успев оформиться и отложиться в памяти.
Это было такое счастье, что Маруся будто впала в ступор и все повторяла, все шептала ему:
— Митенька, Митя…
Утром Медведев, несмотря на решительные протесты Маруси, довез ее до школы и обещал встретить после работы — ему это не трудно и даже наоборот — приятно, да и дорога зимой не то, что осенью — стелется скатертью.
Это был чудесный длинный день. Все ее поздравляли, уборщица тетя Маня подарила теплые носки-самовязы из козьей шерсти, а больше всех расстарались первоклашки — устроили своей учительнице настоящий концерт: читали стихи, пели песни, а Намик Фейзулаев даже сплясал зажигательный восточный танец.
