Татьяна Алюшина - Две половинки
Наступила тишина. Сима выдержала паузу, дав прочувствовать присутствующим взрослым всю глубину обвинительного приговора.
– Так. Теперь с вами, – и она развернулась к семье Мишиных.
Те затосковали уже давно – где-то в начале судилища. Пятой точкой чувствуя, что от этой бабы можно ожидать каких угодно неприятностей, и мечтали лишь об одном – испариться из этого кабинета как можно скорее и дальше!
– Вы знаете, что для трудно управляемых детей, склонных к жестокости, есть специальные учебные заведения? – вкрадчиво-страшным, чиновничьим тоном поинтересовалась Сима.
Степень бздения четы Мишиных и так уже зашкаливала, а тут с ними просто случился временный паралич, образно называемый в народе «кондратием» – они живо представили себе перспективку такого специального учреждения и позеленели на глазах у публики.
Сима осталась довольна и этим результатом.
– Надеюсь, до этого не дойдет, – слегка ослабила она напор. – Будем считать данный инцидент случайным и надеяться, что такое больше не повторится! Мне бы не хотелось переводить Станиславу в другую школу.
Она величественно поднялась со стула.
– Я думаю, детям и их преподавателю пора на урок! – И, приподняв предупреждающе одну бровь, для проформы спросила: – Или у нас есть еще какие-то непроясненные вопросы?
– Нет, нет! – замахала двумя руками перепуганная директриса.
– Вот и хорошо! – отпустила на свободу всех княгинюшка – всем спасибо, все свободны!
И Серафима красиво, величественной, неторопливой поступью, в полном соответствии княжескому званию, удалилась.
Больше Стаську никто никогда не обижал в школе. Ее побаивались, уважали, старались не задевать, можно сказать: холили и лелеяли, особенно мальчишки.
А Лешка Мишин стал первым помощником управляющего одного из самых крупных банков в стране.
– Излагай! – дала отмашку тетушка, когда стол был накрыт, а чай разлит по чашкам. – Утром я звонила в больницу, Василий Федорович жив и стабилен, из чего делаю вывод, что беда у нас личного порядка.
– Личного! – печально вздохнув, подтвердила Стаська.
Порассматривала пирог в руке, вздохнула еще разок и откусила большой кусок.
– Это обнадеживает, – оптимистично заявила княгинюшка.
– Фто засит обнадевывает?! – возмутилась Стаська, пытаясь разговаривать с набитым ртом.
– Хоть что-то! А то девица тридцати двух лет, а личного у нее – только средства гигиены! «Трагедия» – это большой шаг вперед!
– Ты издеваешься? – проглотила, не дожевав толком и чуть не подавившись от возмущения, Стаська.
– И не думала даже! Жду с нетерпением повествования, как за одни сутки ты умудрилась заиметь личную беду с последствиями.
– Влюбилась, само собой! А как еще можно заиметь такое «счастье»?
– Способов не счесть, – усмехнулась княгинюшка, – особо, если искать истории на пятую точку. Влюбилась – это радует несказанно! И объект твоей страсти, я так понимаю, доктор Больших?
– Других мужчин поблизости не было! – призналась Стаська.
– И что? – хмыкнула саркастически тетушка. – «Осуществилась их любовь»?
– Еще как! – загрустила Стаська. – Волшебство! Страсти до небес! Фейерверк! Ночь без сна!
И вновь тягостно вздохнула, как старушка над воспоминаниями о былой молодости, подумала пару минут, обнаружила, что все еще держит в руке пирог, откусила, не забыв еще разок вздохнуть печально.
– Что подразумевает, что накануне доктор Больших успешно выспался? – улыбалась княгинюшка снисходительно.
– Да ну, тебя! – рассмеялась Стаська. – С тобой поговоришь, и все кажется водевилем!
– А жизнь и есть либо водевиль, либо трагедия, с переходной стадией застоя от одного состояния к другому.
Стаська бросила недоеденный кусок пирога на тарелку и отвернулась к окну, чувствуя подступившие слезы и сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать.
– Представляешь, я его люблю! – Она повернулась и посмотрела на Симу больными глазами. – Понятия не имела, что это такое, предположить не могла, а вот… попала! А он… а-а-а! – безнадежно махнула рукой.
Не справилась, как ни старалась, и все же расплакалась, сквозь горечь и обиду торопливо рассказывая княгинюшке о счастливой перемене, ставшей в одно мгновение «трагедией», неосознанно размазывая слезы по лицу.
– Ну, что ж! – выслушав сбивчивый, но подробный рассказ, невозмутимо заметила Сима. – Он не женат. Но у него есть женщина. Не все так безнадежно!
– Да при чем тут женщина?! – возмутилась теткиным непониманием Стаська. – Он испугался, что у нас все получилось как-то всерьез, без обычных игр, флирта, возможности отступления! Я не знаю, как так вышло, но мы оба это чувствовали, понимали! И он переполошился и сбежал! И ушел так! По глазам, движениям было понятно – бесповоротно, навсегда!
– Не факт! – задумчиво возразила княгинюшка. – Ты видишь все однобоко, с позиции своей боли, и вывод делаешь исходя из этого. Может, он не от тебя и ваших разразившихся чувств сбежал, а от своего прошлого. Ты же про него ничего не знаешь. Тридцать девять лет, мужик-орел, умница, молодой, интересный, а семьи и детей нет. Может, ему так досталось, что он не хочет, боится переживать все заново. Только вот что именно? Вопрос! Он сильный мужчина, лидер, вождь, и привык брать всю меру ответственности на себя, в работе уж наверняка! Но я тебе точно скажу, что так не бывает, чтобы на работе мужик – вождь, а дома – размазня! Боец – он везде боец! Но и сильные мужики имеют право чего-то бояться и осторожничать, особенно если им жизнь уже так наваляла, что мало не показалось, по полной программе! Ты вон, в детстве обожглась, проверяя на ощупь красивый газ, больше в огонь руки не суешь. Вот и он свой рефлекс заимел. Знаешь, как у Зощенко: «Герой и трус ощущают одно и то же, разница в том, как они поступают».
– И к чему твоя защитная речь? – нахохлилась Стаська.
– Да к тому, что вернется твой Больших! – уверенно заявила Сима.
– Нет, – покачала Стаська головой.
Сима махнула на нее рукой, как на дитя глупое.
– Как я понимаю, для него это был не одноразовый, подвернувшийся секс. Значит, вернется! Он испытал настоящее, сильное, переворачивающее все до дна чувство, и теперь ему не ужиться с манной кашкой вместо чувств! Помучается, попробует жить, как раньше, в полнакала, без сердца, без любви, без тебя – и вернется!
Стаська задумалась, у нее перед глазами стояло его лицо, когда, поговорив по телефону, Степан вернулся к ней в кухню: лицо все решившего и уже отрезавшего с болью и кровью мужчины.
Бесповоротно. Окончательно. Точка.
– Нет, – тихо повторила Стаська, – не вернется. А я теперь не знаю, как жить.