Катажина Грохоля - Заявление о любви
— Дай Бог. Вечность опасна… Ты боишься смерти?
— А кто говорит о смерти? — Марта рассматривает свои ладони.
Дым обволакивает комнату.
— Я. Но не о смерти, а о страхе смерти. Марта решается:
— Когда отец был в больнице, я его спросила, боится ли он… А он сказал, что нет. Что он утратил вкус к жизни. И он так сказал, что я даже почувствовала эту утрату… Может, он боялся…
Ивона тут же подхватывает:
— Люди — странные существа. Не могут признаться в том, что боятся… Жаль, я не была с родителями… когда… они умирали… Все хотят правды, но только с условием, что эта правда им понравится… Ты меня любишь? Только скажи правду. Конечно, я люблю тебя… Ты мне не изменял? Никогда. Я буду жить, доктор? Я все вынесу, если это правда… если я буду жить… Меня устраивает такая правда… Как ты считаешь? — Последняя фраза Ивоны повисает в воздухе.
Марта поднимается на локте и гасит сигарету. Она сильно ее придавливает, чтобы окурок не догорал в пепельнице, как бычки Ивоны.
— Не знаю. — Ее маленькие пальцы сжимают окурок снова и снова.
Ивона замолкает. Может, вот-вот уснет — уже поздно.
— Ты видела Сарановича?
Этот вопрос пронзает Марту насквозь.
— Нет. Он уехал. Я тебе уже говорила, что он уехал на две недели.
— Ему хорошо. — Медленно, сонно произносит Ивона. Наверное, сейчас уснет. — Больше нет шампанского?
Не уснула. Марта наклоняет бутылку — с горлышка свисают две капли.
— Мы все выпили.
— Тогда налей мне кока-колы. — Повелительный тон действует на Марту, как красная тряпка на быка, но она сдерживается и вытаскивает из-под кровати бутылку.
— У меня такое впечатление, что…
Не нужно этого говорить. Лицо Ивоны становится злым.
— Я тебе не плачу за высказывание впечатлений, черт побери! Налей!
— Ты нездорова. — Марта наливает в бокал коричневый напиток.
— Да что ты говоришь! Заболею? Через полгода у меня будут дырки в зубах, а через десять лет нарывы? Почему ты мне не посоветуешь бросить в бокал монетку, чтобы я увидела, как кока-кола разъедает цинк, или что там еще добавляют в сплав для ваших денег? Обещай мне, что через два года от кока-колы у меня будет пародонтоз! Обещай! — Это звучит агрессивно. — Ну, пообещай! У тебя все «нездорово», милая! — Она протягивает бокал Марте. — Хочешь немного?
— Спасибо, — шепчет Марта. Ивона склоняется над ней:
— Без обид.
— Без обид. — Марта утвердительно кивает.
— Мы так глупо ссоримся. — Ивона чувствует, что переборщила.
— Я не ссорюсь. — Марта снова напряжена, напряжены ее руки, голос. Только бы живот не выдал.
— Как-то я так… Не знаю… — пытается оправдаться Ивона.
Но Марта уже не та, что была минуту назад.
— Мы сами виноваты в том, что происходит.
— Я тебе разве плачу за комментарии? — Ивона передвигается на край кровати, она больше не кажется сонной, ее глаза прищурены.
— Не знаю. — Марта не в силах скрыть раздражение.
— Не плачу. Знай это. — Звук ее голоса заполняет всю палату, слова холодные, нехорошие.
Женщины умолкают.
РассветМарта приподнимается на локтях и смотрит на спящую Ивону. Ее правая рука закинута высоко над головой. В бледном свете зари густые ресницы отбрасывают тень на скулы, волосы растрепаны, испорчен не смытый перед сном макияж.
— Ну что ты пялишься? — Резкий голос Ивоны заставляет Марту вздрогнуть.
Значит, она не спала. Марта встает:
— Я не пялюсь. Позволь мне уйти.
Рука с накрашенными ногтями. Лак французский, красивого оттенка. Рядом маленькие часы. Ладонь медленно движется в направлении часов, лежащих под подушкой.
— Так рано? Сколько времени?
— У тебя есть часы.
— Уже почти шесть. — Ивона кладет часы на туалетный столик.
В ту же секунду у Марты вырывается:
— Слава Богу.
Брови Ивоны взлетают — она изумлена.
— Тебе не понравилось?
— Нет, почему же?
— Значит, мы все повторим?
Марта встает и подходит к столику. Берет подсвечник, начинает выковыривать из него остатки воска.
— Наверное, незачем.
— Видно, не удалось.
Марта все слышит, в ней волной поднимается раздражение.
— Не знаю, что должно было удаться. Она идет к мусорной корзине.
— Мы не можем поговорить? — спрашивает Ивона. Марта ложечкой выдалбливает воск, он, словно иней, крошками сыплется в корзину. Голос Марты холоден как лед:
— Уже, наверное, шесть.
— Мы не можем поговорить? — повторяет вопрос Ивона, как будто время имеет значение, как будто они ни о чем не договаривались. Шесть. Ну и что? Шесть так шесть.
Марта не отвечает. Обходит кровать, снимает со стены ковер, который в дневном свете оказывается совсем не таким красивым. И не рябина это, а лишь подобие красных гроздьев, да и листья весьма условны. Старое шерстяное панно быстро скатывается в рулон. Марта ставит ширму на место, рядом с умывальником.
Отодвигает капельницу, снимает с металлического столика льняную скатерть. Даже цветы на железной подставке утратили прежнюю свежесть. Марта вытряхивает скатерть над раковиной.
— Ты злишься? — Ивона из постели наблюдает за хлопотами Марты.
В Марте нарастает возмущение. Резкими движениями она укладывает в сумку скатерть. Осталось еще упаковать бокалы, пустые бутылки от шампанского и кока-колы. Самое главное, не позволить себя спровоцировать.
— Я же вижу, ты злишься.
— Уже шесть. — Марта поворачивается к кровати и быстро стягивает с нее лоскутное одеяло.
Ивона смеется. Тогда Марта решается:
— Конечно, я рассержена, что дала себя обмануть. Купилась на эту твою игру.
Ивона надувает губы, пристально глядя на Марту:
— Напоминаю тебе, что за хорошую сумму.
Еще коврик. Голубой. В больничной палате не может быть никаких ковров.
— Да. Это тебя оправдывает, верно?
— Может, это тебя оправдывает? — Голос Ивоны становится более глубоким. Она больше не улыбается.
— Возможно. Получаю деньги и выхожу из игры. Все было так, как ты хотела. Как дома. Но иногда тот, кто платит, оказывается в более унизительной ситуации, чем тот, кто получает деньги. Сейчас именно такой случай.
Собранная сумка стоит возле двери. Марта достает из шкафа шапочку и передник медсестры, поворачивается к раковине. Зеркало над ней старое, но она отработанным движением поправляет волосы, надевает шапочку и повязывает фартук. Красный поясок оживляет ее наряд. И в этот момент ее настигает повышенный голос Ивоны:
— А что ты обо мне знаешь, чтобы меня судить. Ничего!
Марта резко оборачивается:
— Хоть раз ты сказала правду. Ты права. Ничего. Я ничего о тебе не знаю. И поэтому могу с чистой совестью объявить: конец моего дежурства. Можешь мне поверить — никогда в жизни деньги не доставались мне так тяжело.
