Линн Мессина - Дизайн мечты
— Интересная задумка. Обязательно пойду смотреть.
Ханна засмеялась:
— Не пойдешь. Но я ценю твой вотум доверия.
Я просто промолчала. Для того и существуют друзья, которых мы не гоним от себя и миримся с их абсурдными поступками: ведь никто больше не поддержит наши собственные сумасбродные идеи.
— Как я уже сказала, Адам устал спорить с руководителями студии, настаивающими на переработке сценария. Думаю, брошенное вскользь замечание о неограниченном потенциале фантастических фильмов попадет в цель. Ну отчего, в самом деле, не перенести действие в двадцать четвертый век? Солнце можно заменить золотыми арками, и никто не станет жаловаться. А при съемке фильма о викторианской эпохе какие возможности? «Барберри»[20] и Оксфордский университет, это и ежу ясно. Адам умный, он поймет.
— Прекрасно, — сказала я, удивляясь простоте и беспроигрышности плана. Я по-прежнему ожидала сбоев и хаоса и в глубине души не сомневалась в неизбежной и близкой развязке с участием адвокатов и полицейских, но напряжение и нервозность понемногу отпускали. Что бы ни случилось, Ханна справится. Я в нее верила. — Надеюсь, для роли в новом фильме тебе не придется приобретать лицензию на вывоз мусора на Марс?
— Нет, и в этом красота нового плана. Кстати, я уже подумываю сбыть кому-нибудь герцогство. Ты не представляешь, как трудно жить в соответствии с представлениями родителей моего бедного покойного супруга о поведении, приличествующем молодой герцогине! Мамочка и папочка Чартерсмит отличаются редкой щепетильностью в вопросах этикета. «Говори шепотом, дорогая», «Сходи на котильон в следующую пятницу, дорогая», «Не кушай на людях, дорогая». «Приседая в реверансе, держи голову выше, дорогая». А тут еще душка Хилли, обнищавший виконт, двоюродный брат моего мужа, со своими одиннадцатью отпрысками, — надежный парень, фамильное серебро не разбазарит. К счастью, меня не интересуют деньги, я и так австралийское национальное достояние и все такое.
— Оно бы и к лучшему, — согласилась я. — Первым делом избавься от риелторши. Она начинает действовать мне на нервы.
Ханна щелкнула пальцами:
— Сделано.
Я отнесла стакан в раковину и открыла кран. Раньше я оставила бы стакан в раковине надень или два, громоздя вокруг и сверху другие стаканы и тарелки, но сейчас Ханна немедленно кинется его отмывать. Очень приятно иметь чистые вилки, тарелки и бокалы, но закон гостеприимства начинал давить мне на виски. Не выношу, когда за мной по пятам ходят со шваброй, затирая мои следы. Может, мне нравится оставлять знаки своего присутствия.
— Кстати, я наконец разобралась в твоих бумажных залежах, — заметила Ханна, наблюдая, как я мою стакан. Естественно, я делала это неправильно — всегда нужно сначала нанести моющее средство на губку, даже если губка и так мыльная, — но Ханна удержалась от замечаний. Через пять недель совместного проживания она научилась незаметно гнуть свою линию, притворяясь, что смирилась с моей неряшливостью, и тайком исправляя огрехи, когда я в другой комнате. — Все теперь сложено в три стопки. Левая — извещения о подписке, банковские выписки, почта и газетные объявления. Средняя стопка — рисунки, распечатки и скетчи. В правой — все, что не подходит в две другие стопки. Бумаги сложены в гостиной.
Закрыв кран, я поставила стакан на сушку.
— Ты не обязана была это делать, — сказала я, вытирая руки о желтое клетчатое полотенце. Ханна подождала, пока я положу его у раковины, и сразу заменила чистым из пакета, принесенного из прачечной.
— Да, но так твои бумаги хотя бы рассортированы. Может, тебе купить шкаф-картотеку и хранить документы по-человечески, а то в разных углах квартиры я нашла уйму банковских выписок — за три года. Аннулированные чеки я сложила по порядку. Поразительно, что ни один не затерялся, учитывая условия хранения.
Мне хотелось оправдаться, заверить подругу, что мой способ хранения документов только кажется бессистемным и неорганизованным, но, приведя в порядок мой бедлам, Ханна знала правду. Она видела, что почта, наброски и газетные вырезки понемногу скапливаются на кухонном столе, а когда не остается свободного места, я сгребаю все в кучу и выравниваю в аккуратную стопку, которую убираю с глаз долой, чтобы не давила на психику. Я четыре года не подводила баланс в чековой книжке, оно и к лучшему: кредитный остаток оказался превышен всего три раза.
Три внушительные стопки заняли весь диван. Значит, если мне захочется присесть и спокойно посмотреть телевизор, не избежать бумажных разборок. Тяжело вздохнув, я принялась за дело. Взявшись за первую стопку, услышала, как в кухне зажурчала вода. Ханна мыла форму, в которой выпекался хлеб, отскребая со дна налет масла «Крис-ко», смывала мелкие крошки с хлебной доски, а заодно наверняка перемывала мой стакан — можно было не проверять.
Я начала с банковских выписок, которые ненавидела всей душой, — нудные, неинтересные, они не сообщали ничего нового, только подчеркивали мою бедность, как преподаватель английского анализирует «Оду к греческой урне» для группы первокурсников. Мне не нужно было клочка бумаги, чтобы помнить об отсутствии солидного состояния: об этом я напоминаю себе всякий раз, переступая порог «Старка».
Первым импульсом было побросать все квитанции с логотипом «Ситибанка» в корзину и поджечь, но я удержалась и тщательно собрала банковские уведомления за последние двенадцать месяцев, словно дань богам аккуратности и организованности. Но я не читала бумаги, не просматривала суммы, не проверяла даты и даже не смотрела на имя и адрес получателя, чтобы убедиться, что выписка предназначена мне.
На разбор первой кучи ушло почти два часа. Я без колебаний выбросила счета, бланки на возобновление подписки и агитационные листовки местных политиканов, но помедлила над истрепанными газетными вырезками о делах, которые когда-то намеревалась сделать. Это были доказательства существования другой Таллулы, способной не только регулярно готовить себе обед, но и посещать лекции в библиотеке, ходить на ретросеансы в «Форум-фильм» и семинары на Девяносто второй улице[21] и поддерживать начинающие студии Ист-Виллиджа. Другая Таллула хорошо питается, культурно подкована и живет полноценной духовной жизнью.
Правда, та Таллула всего лишь плод воображения, призрачная тень, запечатленная на снимках из Парижа. Реальная Таллула работала в «Старке», скорбела по матери и не желала общаться с отцом.
С чувством грусти и странной обездоленности я приступила ко второй стопке, разбирать которую оказалось намного легче. Здесь были сплошь ранние эскизы дизайнов, над которыми я работаю — точнее, работала до того, как десятичасовой рабочий день в «Старке» высосал из меня остатки вдохновения. Я оставила все рисунки до единого. К огорчению Ханны, перевязала стопку широкой черной лентой и отнесла назад в кухню, на полку с кулинарными книгами, так недолго радовавшую глаз приятной пустотой. Это исторические хроники, заметки на полях, которые мои биографы будут скрупулезно разбирать. Даже если остаток дней мне суждено продавать непомерно дорогую кухонную утварь представителям элиты Верхнего Ист-Сайда и никогда не делать прекрасные столы и меланхолические стулья, я сохраню эскизы хотя бы в качестве наскальной живописи на стенах собственной пещеры.
