Оливия Уэдсли - Похищенные часы счастья
— Этот домик словно выстроен и обставлен специально для нас, — сказала она торжественно.
Это был чудесный домик с черепичной крышей, зелеными ставнями, со старым, сбегающим уступами садом, полным цветов.
Ди заметила его, когда они однажды проезжали мимо в автомобиле, и с того дня уютный отель стал казаться ей тюрьмой.
— Наймем эту виллу из сказки, — попросила она Гюга, и густой румянец окрасил ее щеки. — Устроимся по-настоящему. Мой любимый! Я буду вести хозяйство. Я прекрасно справлюсь с ним, и это не будет стоить нам дороже. У нас будет настоящая семейная жизнь. Мы будем чувствовать себя так, будто на самом деле женаты!
Спустя две недели Гюг купил ей эту виллу, и после трогательного прощания с хозяйкой отеля, где они жили, они переехали к «себе домой».
Взявшись за руки, они, как в памятном сне Ди, ходили по саду. Она была в восторге от всего, начиная с черепахи, которая энергично поедала молодые побеги, кончая кранами в ванной комнате и шкафами для белья.
Острое жало угрызений совести больно кольнуло сердце Гюга, когда он посмотрел на ее восторженное лицо. Диана то целиком погружалась в рассмотрение стопок столового белья, которое она пересчитывала с озабоченным видом, то весело смеялась над комичными прыжками крошечного щенка и прижималась щекой к рукаву Гюга, крепко стискивая его пальцы.
Он наблюдал хозяйственную деятельность Ди и мысленно видел ее в своем собственном доме, который по праву принадлежал ей и в который он страстно хотел ввести ее.
С презрительной гримаской смотрел Гюг на маленькую веселую комнатку с ситцевыми обоями и хорошенькой мебелью «под старину», на цветы на окнах, купающиеся в знойных лучах солнца. Он представлял себе свое поместье, огромный дом с потемневшими от времени стенами, старый разросшийся парк и сад, полный роз, окруженный стеной вековых тисов. То была подходящая для Ди обстановка, а не этот пестрый кукольный домик на чужой земле.
Острый прилив гнева снова охватил Гюга при мысли о Гермионе. Недавно он опять сделал попытку убедить ее возвратить ему свободу, послал к ней поверенного с предложением щедрого вознаграждения. Но она была непреклонна.
И теперь он расплачивался за свою прежнюю жизнь с ее мишурными, преходящими удовольствиями.
Угрызения совести терзали Гюга. Он слишком сильно любил Ди, чтобы освободиться от них, и знал, что так будет и дальше. А вместе с тем все казалось так хорошо: Ди пока ни от кого не видела пренебрежительного к себе отношения.
Прямо с вокзала они отправились в тот отель, где Гюг обычно останавливался. Старая хозяйка восторженно встретила его, ни о чем не спрашивая. Ди была принята как его молодая жена, все было просто и ясно. Они не встретились ни с кем, кто мог раньше знать их, обитатели маленького отеля окружали их вниманием, баловали их. Новые платья мадам, подарки Гюга, детально обсуждались всеми присутствующими.
Ди расцвела, словно цветок, нуждавшийся в солнце и наконец получивший возможность купаться в его лучах. Она стала почти красавицей. Воздушные платья, большие шляпы, нитка жемчуга, которую подарил ей Гюг, были последними штрихами, дополнившими ее красоту. Новое очарование появилось в ней.
Ее полная поглощенность Гюгом вызывала всеобщее изумление — ради него она забывала о себе.
— Ты слишком балуешь меня, — сказал он ей однажды.
— Но так приятно чувствовать, что имеешь на это право, — ответила она, нежно прижимаясь к нему. — Ты не понимаешь, как чудесно сознавать, что я одна имею право пригладить твои волосы, когда они приходят в беспорядок, что одна я знаю, в каком ящике ты держишь свои носовые платки, что одна я умею унять твою головную боль… Мне кажется, женщины так уж устроены, — закончила она весело, — они чувствуют себя счастливыми, когда им есть кого баловать. Во всяком случае, я счастлива, что могу баловать тебя, мой дорогой; ты принадлежишь мне, никогда не забывай об этом!
У нее была милая, одной ей свойственная манера перемешивать страстные, поэтические слова любви с самыми обыденными фразами. И Гюг, который знал женщин утонченных, прекрасных, экзотических и никогда не был целиком поглощен ни одной из них, нашел полное душевное удовлетворение в Диане, простой, искренней, не искушенной в делах любви. Ей отдал он свое сердце, ради нее отказался от эгоистических причуд, свойственных его натуре.
До того как Ди вошла в его жизнь, дни часто казались ему пустыми и скучными, несмотря на массу развлечений, их наполнявших! Теперь же все его время было занято наблюдением за Ди, чтением с нею, помощью по хозяйству, по саду.
Эта женщина-ребенок, которую он не имел право называть своей женой, научила его уважать женщину. Ничего в его прежней жизни не было похоже на то, что он чувствовал, когда по вечерам они сидели с Ди в саду и тихо беседовали, каждый раз заново открывая друг друга.
Взгляды Ди на жизнь отличались прямотой и юношеской горячностью, узость и ограниченность были чужды ей. Любовь научила ее той мудрости, которую не успели дать годы.
Когда Гюг уезжал в город, она никогда не спрашивала его заранее, когда он приедет, никогда по возвращении не задавала вопросов о том, где он был. Но он сам спешил обо всем рассказать ей. Он описывал ей свои партии в теннис, Ди с интересом выслушивала его и в свою очередь торопливо выкладывала все мелкие события дня. Когда обо всем было переговорено, Гюг поднимал ее на руки и нес домой через весь сад. Внешний мир, который в ее глазах отождествлялся с Лондоном, словно перестал существовать. Гюг написал как-то своему поверенному и получил в ответ целую кипу писем и деловых бумаг. Он дал их прочесть Ди. Цифры в счетах привели ее в ужас. Гюг смотрел на нее и весело улыбался.
Денежные дела снова заставили его написать поверенному: он просил перевести известную сумму на имя Ди. Ему было неприятно называть имя Дианы, но он был уверен в скромности поверенного и в том, что тот сохранит тайну. Стыд снова охватил его при мысли, что он ставит ее в такое положение, но один взгляд ее глаз, сияющий, полный счастливой любви, прогнал все его мрачные предчувствия. Каким бы ни было их поведение с точки зрения прописной морали, оно выявляло в обоих все, что было в них лучшего.
Гюг написал также Козимо Лестеру. Ценой мучений далось ему это письмо, но он считал необходимым написать его. Ответом явились просьба выслать порядочную сумму денег, несколько философских замечаний относительно изменения силы супружеской привязанности и необходимости поэтому материальной помощи, а также подробные сведения о климате Вальпарайсо. По мнению Ластера, это место, проклятое Богом, и ему совершенно непонятно, чем оно заслужило свое название: Вальпарайсо — райская долина.
