Холли Петерсон - Нянь, или мужчину вызывали?
— Синего кого?
— Да так, мелочь. Всего лишь партия Тедди Рузвельта, — ответила я, разгрызая кубик льда.
— Ну, хорошо, мисс умная штучка, один раз такое случилось, но в целом я все равно прав. — Он буркнул что-то себе под нос взял горсть кешью и принялся катать их на ладони, будто игральные кости.
«Моя очередь. Это даже весело», — решила я и тронула его за руку.
— Ах да, и еще диксикраты — помните такого мелкого политика Строма Термонда?
Роджер моргнул в ответ.
— Ну, хорошо, два раза за всю историю, и что?
— Вообще-то даже больше. — Как я ни старалась, мне не удалось скрыть удовольствие от того, что я его обставила. — Джордж Уоллес в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом и тысяча девятьсот семьдесят втором и Джон Андерсон в тысяча девятьсот восьмидесятом году.
Мои собеседники ошеломленно уставились на меня. Филип расхохотался, откинув руку на спинку дивана. Я почувствовала исходившее от него уверенное тепло.
— Кевин, может, она и работает на тебя, но она тебя уела.
— Ну да, но кто ее нанял? Я! Я знал, что в ней что-то есть.
Тема закрыта. Кевин с Дональдом принялись обсуждать преимущества так называемого первоначального публичного предложения по сравнению с рекапитализацией. Филип пальцем помешал лед в своем виски, облизнул палец, положил руку мне на плечо и прошептал на ухо:
— Всю жизнь ты банкиром не будешь.
— Что? — Он что, нашел ошибки у меня в работе?
— Тут дело не только в том, что ты страстная, — продолжал нашептывать Филип, — ты еще и слишком интересная.
После этого он весь вечер меня игнорировал, и едва попрощался. Я была в унынии. Следующим утром он отправился в Хьюстон, а я вернулась в свою квартиру-студию на Восточной Тридцатой улице в Марри-Хилл. Прислонившись к хрупкой складной двери в кухню, я подумала, что никогда не найду свою любовь. Полтора года я встречалась с казановой из редакции одного журнала, который меня обманывал. Он даже потерял работу из-за своей ненадежности. Это был тот еще мерзавец, и все равно сердце мое было разбито. Шикарный Филип, который так мне понравился в Мемфисе, был мне не по зубам. Нью-Йорк — самое одинокое место в мире, когда у вас никого нет, вы запутались, и ненавидите свою работу.
Но я все равно попыталась добиться своего. На протяжении следующих двух недель я послала Филипу три рукописные записки, прикрепленные к меморандумам по сделке, отчаянно пытаясь придумать причину, по которой он должен мне позвонить. Ничего не получалось. Он звонил шефу. Иногда по пути домой я задерживалась у входа в его фирму, находившуюся всего в паре кварталов от моего банка. Но в тумане серых костюмов, покрывавшем тротуары Уолл-стрит, я не заметила его ни разу.
Через пять недель, теплым осенним вечером, часов около шести, я пыталась поймать такси в центре, когда к тротуару подъехал серебряный винтажный кабриолет БМВ. Теперь-то я знаю, что новых вещей у богатеньких мальчиков обычно не бывает.
— Тебя подвезти, мисс банкирша?
У меня екнуло сердце.
— Ты же сказал, что мне не стоит быть банкиршей.
— Не стоит, и ты сама это знаешь. Так как, подвезти?
Галстук и пиджак у него лежали на заднем сиденье, и он расстегнул две верхние пуговицы рубашки. На нем были золотые «пилотские» темные очки от «Рзй-Бэн».
— А ты можешь? — Я не могла поверить, что все это происходит со мной.
— Конечно, могу.
И четыре месяца спустя я лежала на потрепанном обюссонском ковре, положив голову на гобеленовую подушку, перед камином в его довоенной двухкомнатной квартире в меленьком здании на Семьдесят первой улице между Парк-авеню и Мэдисон-авеню. Мы целовались уже час. Филип любил целоваться; мне никогда раньше не попадался мужчина, не зацикленный на том, чтобы скорее перейти к следующей стадии. Впрочем, секса у нас в те дни тоже было достаточно.
Филип встал, чтобы принести мне еще вина, и я посмотрела на его удаляющуюся по коридору обнаженную спину. Он двигался плавными, элегантными и деловитыми шагами. Я поверить не могла, что он заинтересовался мной, брюнеткой маленького роста из среднего класса, живущего в пригороде, а не какой-нибудь шикарной блондинкой из загородного клуба. Я беспокоилась о том, что будет, когда приедут мои родители и пожелают сходить на диснеевский мюзикл или прокатиться по городу в двухэтажном автобусе.
Он сел по-турецки рядом со мной и положил мою руку себе на колени. Брюки его были так сильно поношены, что на ощупь казались тонкой фланелью.
— Вот что я думаю: по-моему, тебе стоит уйти с работы.
— И на что я буду жить?
— Я не имею в виду, что тебе вообще не надо работать. Но тебе стоит сменить обстановку. Нужно перейти в другую сферу сейчас, пока ты еще молода, пока ты еще можешь себе позволить устроиться на работу для новичка.
— Менять род деятельности очень сложно.
— Я тебе помогу. Ну, или помогу тебе обрести уверенность в себе. Вот посмотри на это. — Он указал на пять газет, разложенных вокруг меня неровными стопками. — Ты помешана на новостях. Тебя к этому тянет. Ты столько знаешь о политике, у нас и за рубежом, хотя даже не занимаешься этим профессионально. Какого черта ты высчитываешь экселевские таблицы для какого-нибудь там первоначального публичного предложения, когда ты могла бы заниматься тем, что тебе интересно?
— Я пыталась. Я же говорила тебе. На такую работу не прорваться. Невозможно вот так просто взять и решить, что ты будешь заниматься новостями или политикой.
— Нет, возможно. Теперь у тебя больше опыта. Ты бы отлично справилась в отделе бизнеса «Нью-Йорк таймс». Ты писала для газеты своего колледжа, а теперь ты знаешь Уолл-стрит.
— Ты не представляешь, о чем говоришь. Чтобы тебя хотя бы просто впустили в здание нью-йоркской газеты, нужно сначала отработать три года в какой-нибудь там «Сан-Сентинел Южной Флориды». Мне бы пришлось переехать в маленький городок, чтобы заработать репортерский стаж.
— Ну, хорошо. — Он сделал паузу. — Мне это не подходит. Определенно не подходит. — Он еще подумал. — Тогда телевидение. Устройся в информационный отдел на Си-эн-би-си или на какую-нибудь из новых кабельных станций; у тебя теперь опыт в бизнесе, они тебя с руками оторвут. — Он перекинул одно колено через меня и оперся на локти. Его лицо было совсем близко от моего; он погладил меня по волосам и сказал: — У тебя все получится. И я буду с тобой и поддержу тебя, пока ты добиваешься своего.
— Правда?
— Ты мне доверяешь?
Я ему доверяла. В этом главный парадокс Филипа с ним всегда было так: он избалованный, как маленький ребенок, устраивает истерики из-за всякой ерунды, но когда тебе нужно чего-то добиться, он поможет и поддержит. Именно поэтому наш брак продержался уже целое десятилетие. Он никогда не подводил меня в главном. Меня раздражала его зацикленность на деньгах, которая с годами только выросла. Он постоянно сравнивал себя с самыми богатыми людьми среди наших соседей, тянулся вслед за чьими-то самолетами или большими квартирами. Он, похоже, не понимал, насколько нам повезло; его самоуверенность и напор, казалось, должны были поставить его выше такой ерунды, но этого не произошло. Вместо этого Филип переживал о том, что заслуживает лучшего, что должен быть богаче.
