Холли Габбер - Новая методика обольщения
Полин вытащила из пакета пачку разнокалиберных фотографий. Снимки в самом деле, получились классные: по земле стлался узор витиеватых теней, а вокруг ее словно невесомой фигуры, странно и замысловато освещенной солнцем, неудержимо вился буйный огненно-золотой вихрь. Но больше всего Полин понравились собственные глаза. Она вспомнила, что Сол снимал ее на следующий день после первой ночи с Николасом: упоительная новизна пережитых тогда ощущений будоражила до сих пор. Полин одним движением сдвинула фотографии. Она отчаянно хотела увидеть Николаса — больного, лишенного обычной импозантности, давшего слабину в своей неизменной прочности — не важно. Она просто хотела быть рядом с ним.
* * *У Тома оказался приятный, хорошо поставленный голос, бесспорно напоминавший голос Николаса, только на пару тонов выше. В его манере внятно и четко произносить слова, словно катая каждое во рту, явственно чувствовалась актерская выучка. Сама же Полин запиналась и путалась, пытаясь деликатно объяснить Тому, кто она такая и чего хочет. Ситуация и впрямь была двусмысленной: узнав, что отец скрывает от любовницы свое местонахождение, этот юноша мог проявить солидарность с ним и уклониться от прямых ответов. Однако Том, оказавшийся сообразительным и любезным молодым человеком, быстро вник в суть событий и заявил: поступки папы не всегда поддаются логике, а лично он готов ответить на любые вопросы. Полин чуть не стало дурно, когда она услышала, что Николаса в четверг прооперировали, однако Том ее заверил: папе уже намного лучше, и его состояние постепенно нормализуется. В заключение Полин робко поинтересовалась, можно ли ей навестить Николаса. Том пару секунд помолчал, очевидно обдумывая, целесообразность последующего предложения, но затем все же сообщил: он собирается побывать у папы сегодня в четыре часа, и они могут встретиться в больничном холле.
Когда Полин положила трубку, в комнате материализовалась Кати, до того с любопытством подслушивавшая, из-за приоткрытой двери. Полин ждала очередных обид и недовольства, но Кати неожиданно сменила гнев на милость: она поняла из разговора, что сегодня ее мамочка познакомится с Томом, и теперь подпрыгивала, радостно хлопала в ладоши и даже выразила сочувствие бедному Николасу. Перед уходом Полин напомнила дочери об уже купленном автобусном билете до Стратфорда, велела ей собрать вещи и аккуратно сложить рядом с двумя приготовленными сумками. Кати, согласно кивнув, немедленно испарилась: Полин и не сомневалась, что ее невозможная дочь, несмотря на все напоминания и просьбы, не станет ничего делать, а просидит весь вечер перед экраном — одним из двух на выбор.
Войдя в запотевшие от мороза двери огромного медицинского центра, Полин сразу обнаружила Тома, вальяжно развалившегося на низком кожаном диванчике: он скучающе смотрел по сторонам и — поразительно! — точно так же, как его отец, барабанил двумя пальцами по собственной коленке. Правда, стиль его одежды никак не соответствовал стилю респектабельного Николаса — особенно потрясала фантастической расцветки куртка, вывернутая длинным, ярко раскрашенным мехом наружу. Полин, от такой не отказалась бы. Когда она приблизилась, Том, моментально стряхнув скуку со стопроцентно фотогеничного лица, встал и обвораживающе улыбнулся.
— Вот… Теперь я вижу, что вы сын Николаса. У вас одинаковые улыбки — гипнотические, сражающие наповал. Кстати, я Полин.
Он засмеялся:
— Ну, а я Том. Идемте, я здесь уже ориентируюсь. Вон там, слева, лифты.
По дороге Том, исподволь обшаривавший Полин исследующим взглядом, более подробно излагал события последних дней.
— Да уж, папа натерпелся. Его ведь привезли сюда в среду вечером. Врачи сначала думали, что смогут купировать приступ, держали его до утра под капельницей — не помогло. Потом они захотели лазером дробить камень, который то ли как-то неудачно повернулся, то ли что-то перегородил, — передумали. В итоге они пошли по самому простому пути: удалили желчный пузырь целиком.
— Как он все перенес?
— Нормально, сама операция не сложная. Папа сказал, она продолжалась минут двадцать, не больше. Он до операции очень мучился — ужасно жестокий был приступ… А потом стало легче. Не сразу, конечно, но все же…
— У него отдельная палата?
— Ну, как сказать… Вообще, палата на двоих, но она разделена посредине такой, знаете, непрозрачной пластиковой шторкой. Его сосед не виден и не слышен — можно считать, что папа лежит один.
— Его скоро выпишут?
— До Рождества, это точно. Может, во вторник. Нам сюда.
Перед самой палатой Том притормозил:
— Давайте я войду первым. Посмотрю, как он, скажу пару слов, а потом махну вам рукой. Обставим ваше появление по всем законам драматургии, пусть сработает эффект неожиданности.
— Том, а этот эффект не повредит вашему папе?
— Так это же будет приятная неожиданность. Я уверен, что на самом деле он хотел бы вас увидеть. Просто папу иногда переклинивает, и он начинает усердно действовать себе во вред. Вот он от вас спрятался, а теперь наверняка изводится сомнениями, правильно ли поступил. Но учтите, он ни за что в этом не признается. Папа всю жизнь пытается казаться таким твердым, таким сильным, словно он один, из стали отлит, а всех остальных слепили из… гримировочного воска. Но вообще-то сейчас ему довольно паршиво. А ваш визит должен его взбодрить.
— Ну, хорошо.
Распахивая дверь по сигналу Тома, Полин ощущала себя звездой телешоу, входящей в студию под аплодисменты заждавшейся публики. Эффект неожиданности проявился в полной мере: Полин еще никогда не видела у Николаса такого выражения лица, у него даже рот слегка приоткрылся. Дважды моргнув, он повернулся к Тому:
— Твоя работа?
— Что ты имеешь в виду? Разве ты не доволен? А твою реакцию, папа, я запомню. Классное непосредственное изумление — в чистом виде, без примесей…
— Лучше помолчи. Садись, Полин, что ты стоишь? Ох… Кажется, я вычислил всю цепочку. И я даже догадываюсь, кто был в ней первым звеном. Марша ведь не может хранить секреты больше суток. Еще странно, как она столько-то продержалась…
Полин села рядом с кроватью. Николас и впрямь выглядел неблестяще: под глазами залегли темные круги, лицо приобрело нездоровый, сероватый оттенок, оба запястья были туго перебинтованы.
— А чего же ты хотел, Ник? Ты исчез, пропал, растворился — телефоны молчат. И мне следовало принять это как должное? Ничего не предпринимать, как ты велел, и безмятежно ждать? Чего? Знаешь, какие мысли меня посещали? Почему ты не позвонил мне в среду, когда тебе стало хуже? Почему не попросил позвонить Маршу или Тома? Я немедленно приехала бы и сидела здесь, у твоей кровати!
