Татьяна Туринская - Побочный эффект
Днем еще хоть как-то сдерживался, хотя все равно тут и там проскакивали его излюбленные словечки 'шлюха' да 'блядь' — последнее он неизменно произносил нарастяжку — 'билять' — будто получал от этого странное удовольствие.
Ночью становилось еще хуже, хотя, казалось бы, хуже быть не может. Паулина не понимала, чего он от нее хочет. Секса? Так на тебе секс, на! Она же не возражает. Не сказать, что горит желанием, но ведь и не отказывает.
Однако того, что она предлагала, ему было мало. Николай хотел чего-то особенного. Паулина и в этом не отказывала. Предоставляла ему свое тело в пользование: бери, делай, что нужно! А он злился, с особой интонацией выговаривая излюбленное:
— Билять! Не можешь без зрителей? Не можешь с одним? Тебе роту кобелей надо? Шлюха! Может, мне солдат привести? Они бабы сто лет не нюхали — то-то тебе радость будет!
Эти намеки на то, что скандал вокруг ее имени очень даже оправдан, начались сразу, еще до свадьбы. С первой минуты знакомства он со странным удовольствием говорил о том, что Паулина — якобы! — участвовала в коллективном сеансе любви.
То, что она не воспринимала это правдой — само собой. Не о том речь. Складывалось впечатление, что эти разговоры странным образом возбуждали Черкасова. Он вроде бы ненавидел ее за это, и в то же время это, похоже, было его излюбленной мечтой. Именно мечтой, поскольку воспоминанием быть не могло. Так мечтай себе в тряпочку! Давно известно: хотеть не вредно, вредно не хотеть. Зачем же ее изводить этими разговорами?!
Но и это Паулина могла бы терпеть. Пусть ни разговоры эти, ни сам Николай не приносили ей никакого удовольствия, но быть может со временем и она нашла бы в этих его мечтах изюминку.
Самым худшим кошмаром стала беременность. Не неприятные ощущения, с нею связанные, хотя и их хватало. Беременность эта переводила ее личные планы на звездное будущее из категории 'непременно и срочно' в категорию 'попытаться как можно скорее'.
Но было и кое-что похуже. Беременность наступила подозрительно скоро. Настолько подозрительно, настолько скоро, что Паулина боялась признаться Николаю, что тот скоро станет отцом.
По всему выходило, что забеременела она или в ночь знакомства с ним, или в ближайшие после этого несколько дней: ни раньше, ни позже этого произойти не могло.
Казалось бы — какая разница? Но разница была. Пусть не для Паулины, но для Николая разница была огромна.
Два дня она провела на хуторе. Но не от Марковны же она забеременела! Потом Черкасов забрал ее в Москву. Несколько дней перед свадьбой Паулина наказывала его за то, что не оставил ей выхода, лишил свободы выбора и передвижения. Вот и выходило, что с вероятностью 98 % беременность Паулина 'подхватила' в ту ночь, о которой не помнила ничего.
Если так — кто отец ее ребенка? Черкасов? Вполне может быть. Уж с ним-то она той ночью определенно спала. По крайней мере, проснулась именно с ним.
Но если то, что он говорит, правда хотя бы наполовину, отцом мог быть кто-то другой. Кто? Она не помнила даже приблизительно, кто в тот вечер присутствовал на импровизированном рауте. Помнила лишь, что женщина среди приглашенных была одна — Паулина.
Сама она была склонна к мысли, что ее 'подвиги' — чистой воды выдумка нездорового психически Черкасова. Его идея фикс. Недаром он ни о чем другом говорить не может. Сразу видно — больной. Она — нормальная советская девушка, с радостью подхватившая идею о свободной любви. Она — нормальная. Он — идиот.
Но этот идиот рассказывал очень правдоподобно. Кто, как, во сколько подходов… Нет! Не может это быть правдой! Свобода свободой, но не до такой же степени. На это способна только полная извращенка!
Ну да, а она извращенка худая.
Если вся эта грязь — плод больного воображения Николая, откуда взялись слухи и фотографии?
Он же их и организовал — это единственный вариант. Вполне логично: влюбился в Паулину Видовскую — а кто в нее не влюблялся? Прекрасно понимал, что шансы его равны нулю. Вот и придумал беспроигрышный сценарий. По стране ведь гуляло море ее фотографий: где бы она ни появлялась, ее всюду фотографировали. То саму, то с какими-то людьми. Проще простого вырезать ее лицо с этих снимков, и прилепить к откровенной похабщине. А потом под эту лавочку рассказать ей душераздирающую историю о том, как ее коллективно насиловали всем миром.
Гад! Мурло солдафонское!
Что ж. По крайней мере, Паулина точно знает, что отец ее ребенка именно Черкасов. Вот и пусть воспитывает, кретин. А она подождет, пока буря, организованная им, уляжется, и приступит к повторному покорению олимпа. Если это удалось ей один раз — почему не получится во второй?
Жена Николаю была необходима — он прекрасно это понимал. Не потому необходима, что офицеру кто-то должен гладить рубашки и пришивать к кителю новые погоны. С этим, в принципе, он и сам мог бы справиться. А еще вернее — любая дура в благодарность за его фамилию справилась бы и с утюгом, и с иголками, и с кастрюлями-сковородками.
Паулина была ему необходима для чего-то, чему он сам не мог придумать названия.
С одной стороны, он ее презирал и ненавидел: она компрометировала собою его офицерскую честь. Если кто-нибудь узнает в ней скандальную певичку — ему останется только застрелиться.
С другой — опять же ненавидел. За то, что жить без нее теперь сможет вряд ли. За свою от нее зависимость. За то, что раз от разу не оправдывала его надежд на животный секс, которым одарила лишь раз, той мерзкой, но такой восхитительной, даже волшебной ночью. За то, что брюхо отрастила неизвестно от кого — уж он-то знает, что кандидатов на отцовство кроме него было еще семь штук.
Ненавидел. Так ненавидел, что порою не мог сдержать ненависть, и хлестал по щекам беременную бабу. Хлестал, и плакал. И еще сильнее хлестал, если не удавалось спрятать от нее слезы.
Он ее любил. И за это ненавидел. Или не так — Николай не мог понять, что чувствует. В один момент он готов был мыть ее ноги собственным языком, а в другой — наказывать за унизительный порыв. А еще лучше не бить, а любить физически, мучить, истязать до обморока в надежде, что в ней проснется та, которая одарила однажды немыслимым удовольствием.
Сначала Паулина что-то там дергалась в борьбе за лидерство. Он быстро показал ей, кто в доме хозяин. Она оказалась хорошей ученицей — усвоила науку очень скоро. Изредка еще несмело пыталась хоть немножко облегчить собственную долю, но лишь раззадоривала этим Николая.
Бранные слова были практически единственными, которые он произносил в ее адрес. Паулина сгибалась под их тяжестью, а он еще сильнее любил ее такую, униженную. Или ненавидел. Нет, все-таки любил. Жить без нее не смог бы. И за это ненавидел люто. Ползать перед нею готов был, вымаливая любовь. Но она не смела сопротивляться — значит, не о чем было молить. И за это он ее тоже наказывал, как и за многое другое.
