Ева Геллер - Потрясающий мужчина
Когда пришли наши родители и потребовали отменить обмен, Аннабель заревела, потому что кукла нравилась ей больше. Анжела ревела, потому что хотела сохранить меня и получить назад свою куклу. Но громче всех плакала я, потому что — это я четко помню — тетя Сузи сказала своей Анжеле: «Глупо менять куклу на меня, кукла куда красивее и даже умеет говорить «мама». Поскольку каждый пытался убедить Анжелу, что кукла гораздо лучше меня, я безутешно рыдала: «Я тоже могу говорить «мама»!» Надо мной все страшно смеялись. Эту историю любили рассказывать и по прошествии многих лет. С детства у меня осталось ощущение, будто все, что имела Анжела, было лучше. Поэтому я даже позвонила маме, чтобы посоветоваться, и она придумала: недавно она случайно наткнулась на детский снимок Анжелы. Та его точно не имеет и не помнит, но выглядит на нем прелестно. Мать послала фотографию с нарочным. В крошечном антикварном магазинчике я купила к ней старинную серебряную рамку почти за сотню марок. Бенедикт согласился, что подарить Анжеле ее собственное фото — это гарантированный успех.
Но через день после того, как я купила рамку, господина Вельтье осенила идея подарить от всех сотрудников дочери шефа шелковый французский платок фирмы «Гермес». Это то, что надо. Анжела знает, сколько стоит такая шаль. Он купил ее летом в беспошлинном магазине в аэропорту. Собственно говоря, предназначалась она для жены, но теперь это неактуально, поэтому господин Вельтье стремился избавиться от нее. Конечно, Бенедикт не мог идти не в ногу со всеми и тоже вложил деньги в этот подарок. Так что мне придется дарить рамочку только от себя — дороговато, ну ничего. Так даже лучше, решил Бенедикт, потому что детская фотография Анжелы — очень личный подарок, который вызвал бы зависть сотрудников.
А ему приходилось держать ухо востро. Хотя рассказы об архитектурном прошлом Бенедикта произвели некоторое впечатление, его положение было шатким. В фирме существовали неписаные правила. К примеру, дядя Георг предупредил господина Вельтье, что они с супругой будут рады видеть на дне рождения Анжелы госпожу Вельтье, то есть открыто запретили ему приходить со своей подружкой. Вот уж не ожидала, что дядя Георг такой ханжа. Но Бенедикт прояснил мне, что в деловом мире действует единое правило: личная жизнь — только помеха. Он даже посоветовал мне забыть, что Анжела моя кузина. Теперь она — только дочь шефа.
Как же мне это забыть? Вряд ли Анжела так изменилась за три года, что я ее не видела.
— Ситуация изменилась, — веско заметил Бенедикт.
Во всяком случае, мне чрезвычайно любопытно увидеть Анжелу на следующей неделе.
10
Каждый день в районе пяти часов, когда Нора выходила из своей комнаты после дневного отдыха, я спрашивала ее, что купить. Я умышленно спрашивала ее об этом каждый день, чтобы она заметила, насколько полезно мое пребывание в доме. Нора всякий раз отвечала, что все необходимое она выращивает сама. Но какую-нибудь мелочь мне всегда разрешалось купить: то стиральный порошок, то туалетную бумагу, то лампочку, ну и, разумеется, ужин для нас.
Вместо благодарности Нора заявила Бенедикту, что у меня транжиромания, новая женская болезнь. В одной журнальной статье она вычитала, что многие женщины с радостью бы хранили в своих шкафах до двадцати шуб и ста шляп. Жизнь мужчины, имеющего жену-транжироманку, подобна аду. Я читала такие статьи, они встречаются в каждом втором иллюстрированном журнале. Но у меня нет ни одной шубы, и мне она не нужна! И кто сегодня носит шляпы?! Бенедикт тоже только посмеялся над ужасами, которые рассказывала его мать.
Несмотря на мощное сопротивление Норы, мне шаг за шагом удалось сломить ее оборону. Хотя она и буркнула неодобрительно, что семга — ненужная роскошь и дешевая маринованная селедка ей больше по вкусу, однако с нескрываемым удовольствием ела именно семгу. С огромным аппетитом она уничтожала и самый дорогой печеночный паштет, сообщив при этом, что Бенедикт обожал его в детстве. Но позже он мне объяснил, что таким паштетом его никогда не кормили, всегда давали только дешевую ливерную колбасу.
Джемы, которые мы теперь ели на завтрак, одержали победу над Нориными самоделками. Я покупала только самые лучшие сорта: малиновое желе с малиновым ликером, старый английский апельсиновый джем с «Гран-Марнье», можжевеловый джем с джином и джем из киви. Нора пришла в такой восторг от киви, что даже предложила попробовать его Мерседес. Та заявила, что она, естественно, знает этот пикантный экзотический конфитюр по фешенебельным отелям, в которых она останавливалась со своим ненаглядным. Но баночку все же прихватила.
И уже в третью субботу проживания в доме мы приучили Нору к мысли, что субботние вечера будем проводить вдвоем. Бенедикт повез меня в ресторанчик к итальянцу, которого мы тут же окрестили «наш итальянец». В воскресенье у Бенедикта не нашлось времени прогуляться с Норой по местам своего детства, ему пришлось помогать мне разбирать шкаф и снова собирать его в коридоре. Правда, он перекрыл на десять сантиметров дверь моей комнаты, но Нора настаивала, чтобы шкаф стоял в коридоре и она имела доступ к своей коллекции. Остальную мебель она благосклонно разрешила отнести в сарай.
Так незаметно и постепенно упрочивались мои позиции.
После обеда, во время трехчасового отдыха Норы, когда она болезненно реагировала на любое звяканье ведра, я читала проштудированные ею иллюстрированные журналы из кладовки или коллекционные экземпляры из шкафа о монакской принцессе. Я пришла к выводу, что совершенно безразлично: недельной давности журнал, годичной или десятилетней. Всегда одно и то же. Я, естественно, понимала, что женщина с законченным высшим образованием могла бы найти более осмысленное занятие, чем чтение бульварной прессы. Но я частенько бывала настолько замучена смыванием старой краски с потолка или замазыванием трещин, что ничего иного просто не в состоянии была делать.
Так я открыла неожиданные параллели между Грейс Келли — она же принцесса Грейс — и мной. Когда Грейс Келли было столько же лет, сколько мне, она уехала из дому и перебралась к своему избраннику. Так же, как и у меня, у Грейс были трения с сестрой мужа. Той тоже все казалось недостаточно изысканным. Старшая сестра принца Ренье, принцесса Антуанетта, брюзжала по поводу родственников Грейс: эти американцы будут вести себя за княжеским столом как дикари — в ресторане, чтобы показать официанту, что не хотят вина, они переворачивали бокалы и ставили их на стол! Особенно сестрица возмущалась отцом Грейс Келли, потому что тот всем подряд дарил почтовые марки с изображением своей дочери. Поначалу Грейс так же, как и я, страдала от нелепостей придворного этикета. Нора была нашей заведующей протокольным отделом. За завтраком она читала нам вслух газетные новости. Бенедикт сказал мне, что вовсе не слушает ее. Но разговаривать мы тем не менее не могли.
