Тина Сескис - Шаг за край
Мой «От А до Я» шлет меня по Чаринг — Кросс–роуд, а потом налево в узкую улочку, пропахшую спертым воздухом воздушных кондиционеров и китайской пищей. Уже почти полдень, хочется есть (я теперь, похоже, всегда испытываю голод), но я решаю пойти и покончить с делом, пока я еще не растеряла остатка храбрости. Отыскиваю на улочке нужный мне дом и нужную дверь, солидную, металлическую, с разными звонками с правой стороны. Средняя кнопка гласит: «Мендоса медиа рекрутмент», — должно быть, оно и есть, так что жму ее и жду.
Чувствую, меня пробирает дрожь. Я бросила свою семью. Мое резюме сплошная выдумка. Я переменила имя, профессию, место работы. Представления не имею, как управляться с коммутатором.
— Поднимайтесь, — доносится голос с сильным акцентом, жужжит замок, я толкаю дверь, а она, выясняется, тяжелая. Оказываюсь в обшарпаной прихожей: налево дверь с поблекшей покоробленной вывеской «Смайл телемаркетинг», а прямо передо мной серые крашеные ступени, — по ним и ступаю, поскольку ничего другого не остается. На следующей площадке меня поджидает темноволосая девушка.
— Вы в «ММР»? — спрашивает она, и у меня в голове мелькает мысль: что за странная аббревиатура, которая вызывает легкий укол боли, но я киваю. — Вам назначено?
— Нет… меня приятельница послала, сказала спросить Ракель.
— Лады, как мне вас представить? — спрашивает девушка. Она немного полновата, и юбка с блузкой ей тесны, но мордашка у нее приятная и, по–моему, она моложе, чем кажется.
— Кэт Браун, — произношу уверенно. — Прислала меня Долорес.
— Долорес… какая? — спрашивает она, а я фамилии не знаю, и девушка закатывает глаза, так, слегка, но я замечаю. Она права: я идиотка. Девушка проводит меня в небольшую приемную с некогда бывшим в моде серым диваном и низеньким стеклянным столиком, посредине которого стоит увядающий папоротник. Все это как–то не вяжется у меня со средствами коммуникации, о которых, говоря честно, мне мало что известно. Девушка жестом приглашает садиться, и я послушно сажусь, а она исчезает за дверью позади меня.
Минут через двадцать я готова уйти. Девушка не вернулась, Ракель не появилась, а я сижу тут голодная, взбудораженная, чувствую, что оборачивается это пустой тратой времени. Только я собираюсь встать, как слышу внизу звонок, тяжелый топот по ступенькам и наконец вижу, как на площадку выходит, тяжело дыша, очень крупная женщина. На ней длинное нарядное платье в восточном стиле, кожа отсвечивает апельсином (скорее всего, результат всяческих притираний и солярия), а волосы у нее длинные и белокурые с платиновым отливом — совсем не подходят к раскраске ее лица. Женщина приглашает меня к себе в кабинет, где над столом висит большой обрамленный портрет ее самой, но гораздо более молодой: обычный постановочный снимок, она на нем стройная и красивая, — и я сажусь напротив, скорбя по ее утраченному облику и теряя сочувствие. Изо всех сил гоню из мыслей всякие ассоциации с кукольными зверушками из «Маппет–шоу» и вручаю женщине свое резюме.
— Вы, значит, знаете Долорес, да? — говорит она с едва уловимым акцентом, и я думаю, что она с Ближнего Востока, может, израильтянка.
— Я живу в одном доме с ее приятелем, — призналась я. — Я только что переехала в Лондон, ищу работу референта в приемной.
Женщина спрашивает, что мне больше всего нравится в работе референта, как я справляюсь с трудными посетителями, как поспеваю, когда сразу пять вызовов на связи, и всякое такое. Стараюсь забыть, что лгу, что все это звучит намного труднее корпоративного права, и изо всех сил стараюсь отвечать получше. Женщина листает какие–то бумаги на столе и говорит, что на данный момент у нее ничего нет, но она возьмет меня на учет. Я уже встаю, наполовину огорченная, наполовину успокоенная, когда на столе звонит телефон, женщина, подняв трубку, слушает и хмурится, пальчиком с ярко–розовым ноготочком указывает мне: останьтесь — и говорит в трубку, что перезвонит.
— Вы завтра свободны?
У меня внутри от страха все заходится.
— Да.
— Только что место объявилось, на пару недель, рекламное агентство в Сохо. — Она с сомнением разглядывает меня, останавливая взгляд на шарфике со скелетом. — Полагаю, вы подойдете. У вас есть рекомендации?
У меня готовы две отпечатанные рекомендации, обе от солидных фирм в Манчестере, где я никогда не работала. Исхожу из того, что проверять Ракель не станет, и выдавливаю из себя самую лучезарную улыбку, на какую способна.
Ракель берет трубку:
— Привет, Миранда, да, у меня есть кое–кто на завтра… Да, ее зовут Кэт Браун… Да, верно, Кэт. Восемь сорок пять? Супер… Она придет. Бай–бай, пока.
Ракель сообщает подробности про рекламное агентство «Каррингтон, Свифт, Гордон, Хьюз», входящее в десятку лучших и расположенное на Уордур–стрит в Сохо. Я покидаю ее кабинет, ошарашенная, пораженная тем, до чего ж легко (во всяком случае, с практической точки зрения) это, оказывается, устраивается.
16
У Эмили после того, как они наконец–то сошлись с Беном, на работе все валилось из рук. То он будоражил ей мысли в самое неподходящее время, то она замечала, что улыбается ни с того ни с сего, а то и вовсе в самый разгар важных совещаний, где требовалась сосредоточенность, мысленно уносилась далеко прочь. У нее было такое чувство, будто на нее озарение сошло. Прежде все происходившее в ее жизни виделось словно бы через вуаль, будто немного не в фокусе. Бен сделал жизнь для нее ослепительной и четкой, а от этого повседневные деловые заботы адвоката стали неудобством, помехой. Ей пришлось отговорить его вести переписку в конце рабочего дня, поскольку ее сосредоточенность полностью исчезала, пока она отстукивала остроумнейший ответ, а потом ждала, что он на это скажет, а потом, спустя несколько минут, снова отвечала, после чего минуты три ждала его следующего сообщения, чувствуя, как от возбуждения всем этим у нее в животе желудок делает сальто. Хотя они редко встречались за обедом (Эмили не нравилось выставлять отношения напоказ), она все равно обыкновенно уведомляла его по электронной почте, когда собирается спуститься в столовую, а он, будьте уверены, находил случай пройти мимо, перекинуться парой фраз и улыбнуться своей застенчивой улыбкой — и это придавало ей сил на целый день. В конце концов она, разумеется, успокоилась, вновь обрела способность видеть четко, но уже так и не вернула себе былую страсть к работе, которой отдала когда–то столько сил и трудов.
Несколько месяцев спустя однажды ранним утром в понедельник Бен с Эмили сидели в столовой, пили отвратительный кофе, каким столовая и славилась. Оба чувствовали себя усталыми: в выходные в Пик — Дистрикт[13] они забрались на две самые высокие вершины, а между восхождениями почти не спали, потому как шел дождь, палатка их протекла, а кроме того, восторженность прямо–таки переполняла их. Они удобно устроились за столиком у выхода, у всех на виду: они давно уже перестали притворяться, будто они не парочка, и, по счастью, народ давным–давно перестал подтрунивать над этим, предостерегать их от как бы чего не вышло, ахать по поводу того, как здорово, что они влюбились друг в друга (ха — зевок — ха — зевок — ха). Теперь же их воспринимали как влюбленных, даже звали их Бемили, и они, в общем–то, не возражали: в те дни они были слишком счастливы, чтобы возражать против чего бы то ни было.
