Екатерина Маркова - Блудница
— Ничего не случилось, мусик? — осторожно спросила Ксюша, когда Мария опрокинула на себя кофе и с досадой вытирала салфеткой пятно на белом жакете.
— Ничего, солнышко, кроме того, что случилось с тобой. Любовь — самое главное событие в жизни, и мне так хочется, чтобы она принесла тебе счастье.
— И все, мусик?
— Все. Но этого достаточно, чтобы произвести в моей душе полный переполох… А то, что я неважнецки выгляжу, — это оттого, что последнее время никак не удается выспаться. Ты мне ни разу не позвонила на этой неделе. И твой мобильный упорно не желал включаться. Это что-нибудь да означает?
— Еще как! — Счастливая улыбка растянула Ксюшин рот до ушей. — Сейчас все замечательно, мусик, но случилось такое… Короче, мы отмечали юбилей одного нашего преподавателя. Было жутко занудно, но все изображали веселье и радость. Кристиан ушел с банкета совсем рано, и мне от этого стало еще тухлее. Мы сидели друг напротив друга, и он так все время смотрел на меня, словно что-то про себя решал… Потом, даже не попрощавшись, ушел… А когда я возвращалась домой, то увидела его. Он ждал меня на улице… Потом мы сидели на скамейке в парке, и он рассказывал мне о своей тетушке.
— Почему о тетушке? — перебила вдруг Мария Ксюшу.
— Потому что он сегодня утром выехал к ней. А в тот вечер получил сообщение, что она очень плоха. У нее свой дом в Ницце, так что это совсем недалеко.
— Погоди, погоди, — вновь перебила дочь Мария. — Он тебя ждал, чтобы рассказать о своей тетушке?
— Не-ет, мусик. Он ждал меня потому, что ему было очень плохо. Это не просто тетушка, практически она заменила ему мать, которая умерла, оставив его совсем маленьким. — Глаза Ксюши округлились еще больше, и она вплотную придвинулась к Марии. — Он мне все-все про себя рассказал. У него была жена, которую, кстати сказать, его тетушка терпеть не могла. Но он женился очень рано, видимо, не до конца в ней и в себе разобравшись, а потом она была больна и он не мог с ней расстаться. Но самое главное другое… Он сказал, что в его жизни была истинная любовь, это была не женщина, а звезда… он так сказал, но она не дождалась его, устала… и вышла замуж за другого человека, взяв с Кристиана слово, что он никогда больше не потревожит ее. — Ксюша задохнулась от эмоций и замолчала, тяжело дыша и лихорадочно скручивая тоненький кожаный ремешок на сумке.
— И что же… больше он ничего не говорил… о той женщине? — тихо спросила Мария, и Ксюша вдруг заметила, как она постарела буквально на глазах. Под глазами залегли темные тени, а яркие губы, как всегда не тронутые губной помадой, стали бескровными и сухими.
— Видишь, мусик, я расстраиваю тебя, — с отчаянием произнесла Ксюша, — а все потому, что не умею пересказать все по-умному. Ведь все замечательно. — Ксюша обняла Марию за шею и несколько раз громко чмокнула в щеку. — Я же еще до самого главного не дошла, а ты уже отчаиваешься. Будешь себя нормально вести, или я все прекращаю и мы идем в бассейн? — строгим голосом вдруг спросила она, и Мария, глянув на ее суровое лицо, фыркнула и залилась своим глуховатым заразительным смехом.
— Боже, как же я люблю тебя! Какая ты смешная, надо же такой уродиться… Ты же абсолютное дите… забавная, смешная, трогательная… — причитала сквозь смех Мария, а Ксюша тихонько подвизгивала, но потом опять посерьезнела и, ткнув Марию в бок, с обидой прошептала:
— Ты вот смеешься надо мной… а я, знаешь, как тогда плакала! Да, да… Плакала и клялась, что люблю его… и руки ему целовала… и говорила, что если он на мне не женится — возьму и выброшусь из окна…
— Как?! — Мария вскочила со стула и, обхватив руками плечи и съежившись, как от удара, в ужасе смотрела на Ксюшу.
— Да вот обыкновенно. Что чувствовала, то и делала. — Ксюша протяжно вздохнула. — Я уж и так виновата перед ним в своем вранье… не могла же я опять прикидываться, что мне все равно. Я потом от него такую стометровку дала, что он меня еле догнал. Догнал, накинулся и так меня целовал… целовал и говорил, что я — чудо и он не стоит ни одной моей слезинки. Вот так, мусик! А ты считаешь, что я маленькая и смешная! Как сказать, мусик! Это ты у меня сентиментальная и близко к сердцу все принимаешь… В общем, прости меня…
Звонок мобильника не дал Ксюше ринуться в объятия матери.
Едва ответив «алло», Ксюша зажала рукой трубку и задыхающимся от восторга шепотом сообщила:
— Это он…
Мария поспешно бросила в сумочку сигареты и вышла из кафе на улицу.
Через минуту возбужденная, сияющая Ксюша догнала ее и, сграбастав Марию в объятия, приподняла от земли и стала кружить вокруг себя.
— Перестань… Ксюшка, надорвешься, живот заболит, — отбивалась Мария и, наконец вырвавшись из цепких объятий дочери, поправила растрепанные волосы и попыталась закурить, но руки у нее так дрожали, что Ксюша отобрала у нее зажигалку и сама прикурила сигарету.
— Он меня ждет! Тетушка изъявила желание познакомиться со мной! Ты понимаешь, что это означает, мусик?! Значит, он рассказал ей обо мне! Боже мой, за что мне такое счастье?! И еще он сказал, что мы пробудем там несколько дней…
Ксюша широко раскинула руки, точно собиралась взлететь над Елисейскими полями, а Мария сквозь полные глаза слез с обожанием и восторгом смотрела на свою ненаглядную дочь, от которой действительно трудно было оторваться — так она была сейчас прекрасна…
Мария поехала с дочерью, помогла ей выбрать костюм, соответствующий встрече с пожилой солидной дамой, и сказала, что переночует у нее, тем более что у Женевьевы сегодня вечером деловой ужин и тащиться с ней в ресторан совсем не хочется…
Ксюша промокнула глаза, прошептала горестно: «Мамочка моя дорогая! Как же мне не хватает тебя!» Память снова подхватила ее и унесла в богатый изысканный особняк в прибрежном районе Ниццы.
Кристиан встретил ее на вокзале и, окинув взглядом легкий элегантный костюм из кремового шелка, одобрительно кивнул:
— К тому же у тебя еще и прекрасный вкус, Ксения, — и бережно привлек ее к себе.
«Это у моей мамы прекрасный вкус», — хотелось поправить Кристиана Ксюше, но она тут же прикусила язык, вспомнив свою торжественную клятву здоровьем Марии не упоминать не то что о ее приезде в Париж, но и вообще больше не заикаться без нужды о раскосой мамаше-сибирячке.
Вместо умирающей тетушки, обложенной подушками и грелками, как представляла себе Ксюша, им навстречу вышла очень пожилая дама с такими же яркими, как у Кристиана, глазами василькового цвета, бледно-голубыми волосами, уложенными в низкий пучок, с ухоженным, чуть поблескивающим от крема тонким лицом и еле заметными румянами на впалых щеках. Она была одета в брючный костюм под цвет глаз и опиралась одной рукой на элегантную тросточку с серебряным набалдашником.
