Анна Берсенева - Полет над разлукой
Но танцевать ей хотелось – вопреки всему, – и Аля танцевала так самозабвенно, как давно уже не приходилось ей танцевать. Все ее тело жило какой-то отдельной, прекрасной жизнью – от всего свободное, гибкое, неуследимое.
В какой-то момент Але показалось, что ей уже не нужны ничьи взгляды, ничье восхищение. То, что происходило с нею во время этого стремительного, не имеющего названия танца, не нуждалось в стороннем внимании.
Да никто и не обращал на нее особенного внимания. Несколько девчонок танцевали рядом, мужчины продолжали выпивать. Правда, Антон снисходительно изобразил аплодисменты, но точно так же он похлопал бы, если бы кто-нибудь затянул песню или прошелся чечеткой по столу. Кажется, только Рома наблюдал за нею, но и этого Аля уже не замечала.
Она даже не помнила, как спрыгнула с эстрады, тут же выпила еще вина, или джина, или по бокалу того и другого. Ей не было весело, не было грустно; она не чувствовала ничего, кроме стремительного движения, которое не унималось у нее внутри, хотя она давно уже не танцевала, а просто сидела, закрыв глаза, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги в черных открытых туфельках.
Глава 9
Аля открыла глаза от того, что кто-то тряс ее за плечо.
– Алечка, проснись, вставай, Алечка…
Голоса она не узнала, даже слова едва разобрала в пьяном тумане, но послушно открыла глаза.
Ромино лицо было совсем близко от ее лица и от этого расплывалось, качалось, кружилось… Она тряхнула головой, пытаясь остановить его лицо, но оно никак не хотело останавливаться, проясняться.
К тому же Аля не могла сообразить, где находится. В зале уже было темно, горели только две неяркие лампочки в баре. Музыка тоже не играла, а голоса доносились издалека, как сквозь вату – наверное, через стенку.
Аля чувствовала только, что она не дома, а значит, надо как-то напрячься, встать и добраться до дому, где бы она ни находилась.
Но одно дело – медленно, пьяно догадаться об этом, и совсем другое – действительно встать, сообразить, где выход, вспомнить, что надо надеть дубленку, сапоги… Сделать все это было просто невозможно!
– Пошли, пошли, Алечка, – повторял Рома, поднимая ее со стула. – Все уходят, сейчас уборщица придет.
«Пойду… – все так же медленно подумала она. – Говорит, надо уходить… Куда я уйду? Пойду с ним, куда поведет… Куда он меня ведет?»
Так, перекатывая в голове пустые слова, она пошла за Ромой к выходу из зала. Вернее, она шла не за ним, а рядом с ним: он обнимал ее за плечи, едва ли не помогал переставлять ноги. Она не видела, что у самой двери их догнал Антон и подал Роме ее дубленку, сумку и сапоги.
В вестибюле Аля сидела на банкетке у зеркала и остановившимся, отсутствующим взглядом смотрела, как, стоя на одном колене, Рома натягивает сапог ей на ногу, застегивает «молнию». Она не могла понять, что же это он делает.
Еще меньше она понимала, куда они идут, выйдя на улицу. Правда, здесь голова у нее немного прояснилась от свежего воздуха, но одновременно с этим прояснением Аля почувствовала тяжесть во всем теле. Как будто ртуть переливалась у нее внутри – из головы в тело и обратно, наполняя тяжестью то руки, то ноги, то виски.
На мгновение Але показалось, что она и на ногах-то держится, как неваляшка – только потому, что тяжесть перелилась в ноги.
Рома открыл дверцу машины, помог ей сесть на переднее сиденье. Она не спросила, куда они едут. И безразлично было, и все равно ведь она не могла двигаться самостоятельно – зачем же спрашивать понапрасну?
Он тоже молчал, выруливал то направо, то налево. Потом он закурил, и кабина наполнилась дымом, от которого Аля закашлялась, хотя вообще-то привыкла к пассивному курению: в ГИТИСе некурящих можно было пересчитать по пальцам. Рома тут же приоткрыл окно и выбросил сигарету; дым выдулся ветром.
Кажется, ехали они недолго – или просто пусты были улицы ранним утром первого января? Несколько раз их останавливали патрульные милиционеры, подозрительно разглядывали Рому, один даже заставил его подышать в трубочку.
Увидев милиционеров, Аля наконец спросила:
– Куда мы едем?
Но Рома не ответил, и она не стала переспрашивать.
Машина остановилась на просторной площадке перед кирпичным домом. Хмель в голове не проходил, только как-то изменился: перестал быть ртутным, тяжелым, а сделался зудящим, как мурашки в затекшей ноге.
Когда Аля шла по дорожке к подъезду, ей казалось, что затекли не ноги, а все тело, и все оно дребезжит, как оборвавшийся провод. Рома по-прежнему обнимал ее за плечи, а она по-прежнему этого не замечала.
Войдя наконец в его квартиру, Аля неожиданно почувствовала такое облегчение, как будто и в самом деле добралась до дому. Она села на пол в прихожей, пытаясь стащить сапоги и не понимая, почему не может это сделать.
– «Молнию», Алечка, – сказал Рома. – Дай-ка я!
Она послушно вытянула ногу. Ей было все равно, хотелось только, чтобы сапоги поскорее отделились от ее ног и можно было встать под душ.
– Сейчас я ванну налью, – словно угадав ее мысли, сказал Рома. – Хочешь, в комнату пока пойди, посиди на диване?
– Н-нет… – пробормотала Аля. – Я здесь посижу лучше…
При мысли о том, что снова надо заставить себя встать, снова куда-то идти – пусть даже просто в комнату, – ей становилось дурно.
Она слышала, как шумит вода в ванной, и все-таки пыталась встать, держась за стенку, чтобы пойти на этот мерный шум.
– Все, Алечка, готово. – Рома снова вырос перед нею, взял за руки, помогая подняться. – Помочь тебе помыться?
– Нет, не надо, нет! – Аля вскрикнула так испуганно, как будто он предлагал ей что-то непотребное. – Я сама, сама…
– Я тогда полотенце сейчас, – сказал он.
– Спасибо… – пробормотала она, уже не видя его.
Что-то смутное, давнее всплыло в памяти в эту минуту, а что – этого вспомнить она уже не могла.
Горячая ванна оказалась тем единственным, что было ей сейчас необходимо. Даже не для того чтобы протрезветь – Але совсем не хотелось трезветь, она, скорее всего, даже боялась заглянуть за ту черту, где кончалось опьянение. Но находиться в таком разладе со своим телом, в котором она находилась все это темное утро, было просто невыносимо.
Аля закрыла дверь изнутри. Задвижка была замысловатая, но знакомая ей по тем богатым домам, в которых она так много бывала с Ильей.
«Почему у всех одинаковые задвижки? – подумала она, как будто это было сейчас главным. – Золотые эти ручки, кнопки…»
Она с трудом стащила с себя одежду – хорошо еще, что мало было пуговиц и застежек – и уронила на пол, хотя ей показалось, что она кладет все это на какую-то полку.
