Ненавидь меня (ЛП) - О'
Я узнаю одного из мужчин на другой фотографии. Он старше, рядом с ним женщина с ребенком на бедре. Они позируют перед, как я полагаю, оригинальной вывеской фермы Бартлетт, нарисованной вручную.
Я наблюдаю за тем, как малышка превращается в девочку, как у нее появляется младший брат, как она учится кататься на трехколесном велосипеде и прыгает с пристани у пруда, став подростком.
Я знаю, что это идиллические снимки прожитых лет. Жизни, в которой обязательно найдутся смех и слезы, радость и горе. Но все равно, когда я вижу счастливое, нормальное детство, у меня в груди возникает горько-сладкое чувство. Скорее горькое, чем сладкое.
Обида, внезапно охватившая меня, душит. Я скорблю о том, чего у меня никогда не было. Это грустная злость, от которой хочется кричать в подушку и плакать в темной комнате.
Но в то же время я не хочу прекращать смотреть. Как при просмотре фильма с трагическим концом, меня тянет к фантазиям об очаровательной жизни фермерской семьи, хотя это и больно.
Вот фотография фермы во всей ее новоиспеченной красе, вот фотография парада четвертого июля, а вот одна фотография, которая особенно привлекает мое внимание. Похоже, что семья находится в каком-то бункере или низком бетонном куполе, с простыми двухъярусными кроватями, встроенными в стены, и банками с едой на полках. Бомбоубежище или укрытие?
Я достаю телефон и делаю снимок кадра, любопытствуя, сохранилось ли это строение на участке, и делаю мысленную пометку выяснить это.
Стук вернулся, уже не такой, как раньше, но такой же назойливый. Я выхожу из фермерского дома и иду к заднему двору, чтобы провести расследование — хотя уже знаю, кто виновник.
Финн заносит топор над головой и с силой обрушивает его на бревно. Он уже в джинсах, но, как и сегодня утром, все еще без рубашки, все еще потный и все еще такой красивый, что больно.
Прошлой ночью он трахал меня медленно. Он не сжимал мою плоть так сильно, как я ожидала. Он был тревожно нежен, но мне интересно, откидывал ли он голову назад, когда входил в меня, или же не отрывал глаз от работы, которая была перед ним, как дерево? Была ли я для него просто работой? Или дыра? Была ли я вообще человеком?
Был ли весь этот акт сном, превратившимся в кошмар, как это было для меня?
На ходу я пинаю кусок гравия, и Финн оборачивается на звук. "Где ты был?"
"Где-то рядом". Его губы подергиваются от моего короткого ответа.
"Так вот чем ты занимаешься, когда не убиваешь людей и не разрушаешь жизни? Играешь в дровосека в деревне?"
"Подумал, что огонь был бы кстати". Он опускает взгляд и счищает стружку с пня, а затем снова смотрит на меня. "Прошлой ночью было холодно".
"О." Я не знаю, что ответить на этот нехарактерно заботливый жест. На самом деле, мне становится не по себе, и я судорожно сжимаю в руке ключи.
"Неважно". Он прочищает горло, как будто моя неловкость заразительна. "Я… пойдем со мной. Я хочу тебе кое-что показать". Он размахивает топором, пока тот не упирается в пень, затем подбирает с пола белую рубашку и натягивает ее через голову.
" Что такое?"
"Просто, блядь…" Я расширила глаза от его тона, и он ущипнул себя за переносицу. "Я имею в виду, не могла бы ты подойти?"
"Я в шоке, что ты не захлебнулся рвотными массами, чтобы выдать это".
Он качает головой. " Следуй за мной. "3
Он идет к лесу, и холод охватывает меня, когда мы входим в него. Как будто воспоминания о том, что здесь произошло, витают в воздухе. Когда я в последний раз заходила в этот лес, жизнь уже не была прежней.
С тех пор как я была здесь в последний раз, тропинка сузилась, но Финн продолжает идти, словно уверен в правильности выбранного пути. Сквозь деревья виден пруд, и я задаюсь вопросом, сохранился ли здесь причал — лет десять назад он выглядел так, будто собирался рухнуть.
Словно прочитав мои мысли, он говорит: "Причал в четверти мили в ту сторону. Я могу подбросить тебя на обратном пути".
"Он все еще стоит?"
Он усмехается. "Удивительно".
Мы идем молча, пока не выходим на поляну и не останавливаемся перед полукруглым бетонным сооружением, уходящим в землю. Я узнаю в нем ту же форму, что и в убежище, которое я видела на фотографии.
"Эффи…" начинает Финн, но смотрит вверх, морща лоб, как будто с трудом подбирает слова. "Мы теперь в одной команде. Нравится нам это или нет, но это правда. Теперь ты застряла со мной". Он давит сухой смех. Я не присоединяюсь.
"Ну да, я хочу сказать, что мы — команда…"
"И нам лучше быть готовыми к игре? К чему ты клонишь, Финн?"
Он переводит дыхание, прежде чем повторить попытку. "Мои братья и я? Мы непобедимы, потому что две вещи, которые мы ценим больше всего, — это преданность и честность. Мы все должны были умереть на улице много лет назад, но мы этого не сделали, и теперь мы самая могущественная, мать ее, семья в этой стране.
"Посмотри, что с нами случилось, я не был честен с Кэшем, я должен был рассказать ему, как только узнал о Les Arnaqueuses, но я этого не сделал, и вот мы здесь". Я бросаю на него взгляд "ускорься, приятель". "Дело в том, что ты — моя жена, а я — твой муж. Это значит, что больше никаких секретов, никаких заговоров, никаких предательств и двурушничества. Честность и верность".
Честность и верность.
Два слова, от которых у меня сводит желудок, особенно когда я вижу серьезность в глазах Финна. Его рука раскрывается и сжимается в кулак, как будто он хочет схватить мою, но решает не делать этого.
Честность и преданность.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь дать эти вещи Фоксу — особенно сейчас. Но, что еще важнее, могу ли я вообще ожидать этого от Фокса?
"Вот почему я хотел начать с этого". Он поворачивается к металлическим дверям сооружения и отодвигает панель. Он кладет ладонь на электронный экран и делает шаг вперед, голубой лазер сканирует его глаз. Затем он вводит пин-код на клавиатуре.
По ту сторону двери слышен звук открываемых замков, и у меня сводит желудок. Финн только подтверждает мои подозрения. "Все это началось потому, что тебе нужен был наш "тайник". Ну, вот он".
Он толкает незапертые двери, металлические петли стонут. "Биометрическая и парольная защита. И пока у тебя не возникло никаких идей, рука должна быть прикреплена к человеку с бьющимся сердцем".
"Черт", — говорю я. Он подмигивает мне через плечо, что помогает снять напряжение в моем теле.
Мы спускаемся по лестнице в бункер, воздух под слоями земли и бетона становится заметно холоднее. "Раньше это было противорадиационное укрытие, построенное во времена холодной войны", — объясняет Финн. "Они добавили некоторые элементы защиты, и теперь это одно из самых больших и надежных хранилищ в стране".
Я осматриваю большую комнату, заполненную стопками произведений искусства, деревянными ящиками с бесценными артефактами, грудами золота и ювелирных изделий из драгоценных камней, словно из фильма об Индиане Джонсе.
"Я не могу поверить, что некоторые из этих вещей существуют на самом деле", — говорю я с благоговением, мое внимание привлекает картина Ренуара. Я чувствую, как Финн подходит ко мне сзади, и каждый нерв в моем теле настроен на его присутствие.
"Ты все еще рисуешь?" — спрашивает он низким, мягким голосом, смахивая волосы с моей шеи, обдавая холодным воздухом открытые участки кожи.
"Нет", — отвечаю я, наклоняя голову к картине, и Финн проводит пальцем по моей шее, заставляя волосы на руках встать дыбом.
"Почему бы и нет?"
Я поворачиваюсь, и он смотрит на меня сверху вниз, его веки тяжелы, а взгляд прикован к моим губам. "По той же причине, по которой ты ездишь на спортивной машине за миллион долларов и перестал возиться со своим старым грузовиком".
