Анна Берсенева - Французская жена
Нинка вылила в унитаз грязную воду, прополоскала тряпку и решила, что на этом трудовое усилие можно завершить. К тому же хотелось есть, а в холодильнике было пусто. Разленилась она, честно говоря – привыкла, что в Марэ на каждом углу имеется кафешка, в которой готовят что-нибудь вкусное, притом довольно дешево. Фалафели, например, которые продавались в еврейском квартале, нравились ей чрезвычайно, и возле того самого рынка, на котором тетушка советовала покупать продукты, была целая уйма недорогих ресторанчиков – итальянских, японских, африканских, ну и французских тоже.
В общем, заботиться о приготовлении или хотя бы о закупке пищи Нинка считала в таких райских условиях совершенно излишним.
Она спустилась вниз, открыла тяжелую подъездную дверь… И едва не сшибла с ног какую-то девчонку.
Улица Монморанси была крошечная, узкая и, кажется, самая старая в городе. Во всяком случае, стоящий рядом с тетушкиным дом какого-то алхимика – его имя Нинка позабыла, помнила только, что он изобрел философский камень, – точно был в Париже самый древний.
Мимо этого дома и бежала девчонка, которую Нинка чуть не пристукнула подъездной дверью.
Тут же выяснилось, что это не девчонка, а Полин. Принять ее за девчонку было, впрочем, немудрено: она была маленькая и худая как спичка.
– Привет, – сказала она. – Ты куда?
– Обедать, – без лишних уточнений ответила Нинка.
Что ей нравилось в Полин Фламель, это полное отсутствие деликатности, вообще-то для французов совсем не характерное. По всему своему складу Полин была в точности американка – не зря говорила, что мечтает перебраться в Нью-Йорк.
Нью-Йорк, в котором она в детстве жила с родителями, Нинке тоже очень нравился. Она была уверена, что Полин там самое место. Где-нибудь на лофте у таких же безбашенных художников, как она сама.
– Нина, возьми с собой Жан-Люка, – умоляюще сказала Полин. – Только на час! Мне надо срочно сдать работу, – объяснила она. – А он мешает ужасно.
– Ну-у… – пробормотала Нинка.
Она часто встречала маленького Жан-Люка на улицах квартала Марэ. Правда, уже не с бабушкой Луизой, а с мамой Полин, с которой сам Жан-Люк Нинку и познакомил.
Кажется, Полин рассорилась с матерью, та уже давно к ней не приезжала, поэтому ей приходилось постоянно таскать своего непоседливого сына за собой.
– Я обязательно заплачу тебе, – поспешно заверила Нинку Полин. – Понимаешь, я пригласила бы бебиситтер, но сейчас у меня денег еще нет. А получить за работу потом – на это никто ведь не согласится.
– Ну конечно, никто не согласится, а я дура, значит! – хмыкнула Нинка.
– Ты не дура, а понимающий человек, – ничуть не смутившись, заявила Полин. – Ты понимаешь, что я тебя не обману.
Нинка уже собралась послать ее подальше. Что она, девочка ей на побегушках?
Но тут она увидела, как по лицу Полин полились слезы. Самые настоящие слезы – блестящие дорожки!
– Ты что? – Нинка даже оторопела. – Что случилось?
– Я просто устала, – всхлипнула Полин. – Совершенно нет денег, картины никто не покупает, веб-дизайнеров уже, кажется, больше, чем компьютеров, этим тоже ничего не заработаешь… Вдруг предложили работу для одного американского журнала, я им послала первую порцию, они одобрили, заказали еще. Но у них же совсем другой ритм, чем у нас, они же там работают как роботы!
– Это японцы работают как роботы, – машинально возразила Нинка.
– Американцы тоже. В общем, если я не буду сдавать эту работу вовремя, я ее сразу же потеряю. А я больше не могу-у!..
Тут Полин заревела в голос.
– Полинка, ты чего, перестань! – воскликнула Нинка. – Было б из-за чего убиваться! Тащи своего спиногрыза – выгуляю.
Она хотела сказать, что деньги ей за это и потом не нужны, но решила, что врать совершенно незачем. Деньги ей как раз таки нужны, и нечего этого стесняться. Зря, что ли, она во Франции живет? Кое-чему научилась.
Лицо Полин просияло. Даже дорожки от слез сверкнули радостно.
– Сейчас! – воскликнула она. – Мне на работу ровно два часа надо, не больше!
Только что речь шла об одном часе, но про это Нинка напоминать уже не стала.
Полин жила рядом, в двух домах от тетушкиного. Уже через пять минут она вернулась, таща за собой Жан-Люка. Видно было, что одевала она его наскоро: ярко-оранжевая шапка с помпоном сползала ему на нос, длинный синий шарф размотался и почти волочился по мостовой.
– Вот! – воскликнула Полин. – Можешь его не кормить, он уже пообедал.
– Ладно, разберусь, – махнула рукой Нинка. – Мы с ним в Бобур пойдем.
Неизвестно, услышала ли Полин, куда Нинка собирается вести ее сына; скорее всего, это было ей все равно. Она вихрем пролетела вдоль дома и скрылась за углом.
Жан-Люк смотрел на свою новоявленную няню с любопытством. По тому, как блестели его яркие черные глаза, нетрудно было догадаться, что любопытство соединяется в нем с неодолимой потребностью того, что бабушка Таня называла «устроить шкоду».
– Ты что, правда есть не хочешь? – вздохнув, спросила Нинка.
– Неправда, – ответил Жан-Люк.
– Я так и думала. Тогда пошли к этому вашему Рынку Рыжих Детей. Таджин будем есть.
«Рынок Рыжих Детей» Нинка произнесла по-русски. Именно так переводилось название Марш дез Анфан Руж.
Жан-Люк засмеялся.
– Ты смешно говоришь, – сказал он.
– Ничего смешного, – фыркнула Нинка. – Я, может, по родной речи соскучилась. Хочешь, тебя научу по-русски говорить?
– Лучше пойдем есть таджин, – сказал Жан-Люк.
– Ты хоть знаешь, что это?
– Знаю. Папа меня водил. Только папа уже уехал обратно в Марокко и больше не приедет, – сообщил он.
– Ну, это еще неизвестно, – смутилась Нинка. – Может, приедет.
– Не-а. Мама сказала, он нас бросил, потому что мы ему не нужны. И раз так, то он нам тоже не нужен, – она сказала. Но вообще-то я не отказался бы, чтобы он все-таки ко мне приезжал. Только в Марокко я с ним не поеду.
– Ладно, пошли.
Нинка не знала, что на это сказать, и сочла за благо не развивать тему любящего папы.
Да, вообще-то она собиралась в квартал Бобур, примыкающий к Марэ; он нравился ей больше всех других кварталов Парижа. Особенно площадь перед Центром Помпиду – там можно было сидеть прямо на камнях, согреваясь кофе из «Старбакса», и разглядывать пеструю, мгновенно меняющуюся и никогда не повторяющуюся толпу, состоящую из людей таких же разноцветных, как вентиляционные трубы и шахты, выведенные наружу Центра.
Но раз уж ляпнула про таджин, то придется им и накормить ребенка, благо дешево.
– Ты, может, в музей хочешь? – на всякий случай уточнила Нинка.
– Не хочу, – тут же ответил Жан-Люк. – В музее картины, а я их не люблю.
