Татьяна Алюшина - Свидание вслепую
Захар, кивнул, разлил. Выпили, закусили пельмешками горячими, которые Иринка на стол поставила – горкой на большом блюде.
– Я когда Ирину первый раз увидел… – продолжил свою исповедь Алексей. – Она приехала ко мне и главбуху обсудить свои предложения по работе. Ни черта не помню, что говорила – смотрел на нее и уплывал куда-то! Я понимаю, каково тебе это слышать, Захар Игнатьич, но ты правды потребовал, так что – извини. Я потом два дня ходил как чумной. «Магазины одежды», о чем вы?! Я этих подразделений и не касаюсь даже, замы отвечают. Вызвал бухгалтера, спросил, толковые ли предложения. Тот аж слюной брызгал, превозносил и хвалил, я заместителю: все идеи принять и реализовать! А через день ее к себе в кабинет пригласил официально, похвалить за работу. Говорю что-то, а сам во все глаза смотрю на нее! На следующий день в Москву улетел – разводиться с женой. Я ее не виню, сам дурак, женился неизвестно для чего и на ком, толком женщину не зная и не понимая совсем. Ты не думай, Захар Игнатьевич, я не козел от бизнеса и не сволочь денежная: жизнь бывшей супруги обеспечил и квартиру в Москве оставил. Пусть живет, как ей нравится. Прилетел назад – и сразу из аэропорта к Ирине, признался и предложение сделал.
Он замолчал. Молчали все трое. Долго.
Ну, е-мое, через пень колоду! Как в таких ситуациях поступать? Что говорить, делать, решать? Вот кто-нибудь знает наверняка!?
Как остаться людьми, наступив на горло собственной самости, обиде, и ничего не угробить, не опошлить?! А?!
– Ирин, сядь! – сухим горлом, почти сурово, приказал Захар.
Она метнулась, села рядом с ним, но смотрела в стол, опустив голову – пойди угадай, что думала. Захар молча разлил по трем маленьким стопочкам, поднял рюмку, молча чокнулись, молча выпили.
Все трое понимали: ему, Захару, только ему сейчас решать и вердикты выносить. И от его решения зависела жизнь четырех людей, включая видевшего уже десятый сон Никитку.
Захар прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если упрется и потребует от Ирины порвать с Алексеем всяческие отношения, остаться в семье с ним и Никитой, она послушается, останется. И они постараются жить дальше, и, может быть, даже неплохо жить, но…
Но он потеряет навсегда и ее любовь, и ее уважение и дружбу, и тайное, больное поселится в их семье. А через пару-тройку лет они начнут тихо друг друга ненавидеть: он – за то, что она изменила ему душой, она – за то, что он не дал ей возможности стать счастливой с другим.
Твою мать! Все нормально. Как обычно – ему вся мера ответственности за себя и за других!
Ничего, справится!
– Ирка, – выталкивая слова через сухое горло, спросил он. – Вот теперь, после всего, что он рассказал, ответь, ты его любишь?
Ирина заплакала. Тихо, беззвучно, слеза сорвалась с ресницы и шлепнулась на скатерть, расплывшись мокрым кружком на ткани. Она подняла голову, посмотрела на Алексея, в глазах которого стояла мука мученическая и желание кинуться ее утешать, перевела взгляд на Захара, и не смогла прочитать в его взгляде ничего, кроме решимости.
– Да, – тихо призналась Ирина.
– Замуж за него пойдешь? – продолжил личную экзекуцию Захар.
– Да, – еще тише, сквозь слезы, ответила она.
Ирка тихо плакала, Алексей разрывался от желания обнять ее, успокоить, но сдержался, только желваки на скулах ходили. Захар видел его состояние, но ему было тяжелее всех. Он налил только себе, выпил, закусил подостывшими пельменями.
Он принял решение.
– Смотри, Палыч, – глядя в глаза сопернику, предупредил он. – Береги ее! Люби, балуй, на руках носи! А если обидишь, мало тебе не покажется, обещаю! Ирина – мой родной человек, я за нее и сына кого угодно загрызу!
– Ты что, Захар Игнатьевич, Ирину отпускаешь? – не поверил Алексей.
– Так любовь же у вас, что ж теперь поперек идти?
Ирина разрыдалась, обняла Захара и уткнулась ему в плечо.
– Ир, не плачь, дай лучше воды или соку, а то в горле пересохло.
Она подскочила, торопливо достала стакан, сок из холодильника, выронила стакан, со звоном разбившийся на мелкие осколки об плитку пола. И замерла, глядя на эти осколки.
– Ир, на счастье, – усмехнулся Захар. – Давай, я сам.
Они с Алексеем спровадили Иринку спать, а сами засели на кухне.
А утром проснувшийся Никитка влетел в кухню и все окончательно расставил по местам:
– Папа! – Он кинулся обниматься.
Пообнимались, посмотрели друг на друга.
– О, дядя Леша! – так же радостно воскликнул Никита, заметив гостя.
Захар выложил подарки ему, расспросил про жизнь, про учебу. Вошла Ирина, оценила мудрым взглядом ситуацию, Никитку по-быстрому отправила в школу и сама стала собираться:
– Мне на работу надо.
А мужики уже никакие…
Она их по разным комнатам развела, спать уложила.
На работу съездила, задания подчиненным раздала – и назад, домой, щи опохмельные мужикам варить.
Мужики оценили лечебное действие на организм кулинарного шедевра для болящих межнациональным мужским утренним заболеванием. Они уже ни о чем значимом не говорили, так, перекидывались – о работе, о машинах, немного стесняясь вчерашних откровений и не совсем веря принятым под водочку ночным решениям.
Да и решение – решением, но ведь не сегодня Ирка чемодан соберет и – на выход, обрубив концы. Как это сделать и когда – еще вопрос.
Утро, оно, как водится, мудренее.
Мужчины сдержанно попрощались.
Закрыв за Алексеем дверь, Захар распорядился:
– Давай, Ирин, возьми отпуск на недельку, поедем втроем к деду Захарию. Мне отдохнуть надо, устал я что-то совсем. И обдумать проблему на трезвую голову.
Она не противоречила и не спорила, об отпуске договорилась. С Никиткиными учителями в школе – тоже.
И они уехали.
Дед-то сразу смекнул: что-то не так у молодых. Спали-то они порознь и общались напряженно. Смекнуть-то смекнул, но молчал до поры.
А Захар приходил в себя. Парился часами в бане, в лес ходил, рыбачил – и все молчком да сторонкой ото всех – одиночничал.
Никитка порывался каждый раз с батей, да дед Захарий придерживал: не сейчас, дай отцу побыть одному, пусть отойдет, отболит, что мучает.
А мучило тяжко!
Он все думал: что не так сделал?
И не находил ответа.
То принимался Иринку обвинять, то оправдывал, то себя ругал, винил… И – шебуршил в ране свежей. Расковыривал. Понимал, что отпустил уже ее, что ж держать, только мучить друг друга.
А как же он?!
Как ему теперь жить? В какой новой реальности?..
В нем перегорали боль, обида, обвинения, оправдания, слезы.
И маяться бы ему еще долго, и дров бы он, может, наломал бы, если б не дед.
Вернулся как-то Захар с рыбалки, тихо вошел в дом и услышал разговор деда Захария с Ириной.
