Агнесс Росси - Юбка с разрезом
Завтра в это время я буду подъезжать к дому, поставлю в гараж машину и с черного входа пройду в кухню. Я представила тишину в доме, прохладу.
Первое, что я сделаю, приму душ. Это будет самый долгий душ в моей жизни. Десять лет назад мы кое-что переделывали в доме, и ванна стала единственным местом, где я позволила себе излишества. Она больше любой детской комнаты, перед входом — вестибюль с туалетным столиком, велосипедный тренажер, медицинские весы и три зеркала, как в примерочной универмага. Унитаз спрятан в маленькой нише. Гигантская ванна стоит на возвышении в нише напротив окна, которое выходит в лес. «Комната для двоих», — так сказала моя сестра, увидев ванную. Этим она сильно смутила мою девятилетнюю дочь, которая стояла в дверях. Как большинство хорошеньких женщин, пользовавшихся успехом в молодости, Маржи стала вести себя совершенно непристойно в зрелом возрасте. Она привыкла к определенного рода вниманию, которое теперь ей давалось с трудом. У меня никогда не было возможности наслаждаться ванной так, как я хотела, когда задумывала ее. Я всегда чувствовала себя здесь несколько неловко. Но сегодня, я знаю точно, как только окажусь дома, сразу залезу в ванну, запущу этот чертов джакуззи, и меня не будет волновать соседство воды и электричества.
Когда дочери было шестнадцать лет, у нее была подруга постарше, Лаура. Высокая, красивая девушка, которую как-то пригласил футболист. Они давно встречались. Дочь прислуживала Лауре, когда та готовилась к свиданию. Меня покоробило, что Сьюзен на вторых ролях. Ей никогда не звонили мальчики. Лаура заявила, что пока не измылит под душем весь кусок мыла, она не выйдет. Я смотрела на мрачно кивнувшую в ответ Сьюзен, вспомнила себя и сестру тридцать лет назад. Я не знала, что пожелать своей дочери.
Рита потерлась спиной об изгородь и закрыла глаза. Она глубоко дышала, плечи у нее немного дрожали, будто после плача. Это почему-то опять напомнило мне о детях.
Что сказала бы Сьюзен, увидев сейчас меня? Она, конечно, ужаснулась бы. И правильно! Испугалась бы за меня и оскорбилась.
Я упорно избегала размышлений о том, что мое воровство не прошло бесследно для детей. Я всегда думала, что они ничего плохого не сделают, потому что у них есть деньги. В чем-то я завидовала им: они богаты, к ним относятся с уважением, они считают благополучие нормой. С одним качеством, которое было свойственно всем четырем, я никак не могла примириться — с их отчужденностью. Все четверо были замкнутыми, держались в стороне. Наш дом относился к разряду тех домов, покой и безопасность которых были очень непрочны. Я была причиной всего. Я, не отдавая себе в этом отчета, учила детей осторожности.
Я как двойной агент. Большую часть времени заботилась о том, чтобы семья держалась на плаву. Я была тем, кто всегда под рукой, чья работа — следить за продуктами в холодильнике, за чистыми полотенцами в ванной, поддерживать огонь в домашнем очаге. Я ходила на их матчи по сокко, водила их к ортодонту, заботилась, чтобы университетские заявления были отправлены вовремя. Я не ложилась спать, если их не было дома поздно вечером. Порой заболевала от волнения в такие ночи.
И все это время жила своей привычной тайной жизнью, если не считать тех моментов, когда завеса тайны приоткрывалась. Когда меня ловили, Джон приходил в ярость, кричал, потом все успокаивалось. Джон-младший, хороший мой мальчик, с беспокойством смотрел на новый ремень или вазу с цветами. Ему было интересно, что происходит. Когда Дэвиду было одиннадцать, он упал с дерева и сломал руку. Я в то время была в психиатрической клинике в Коннектикуте. К моменту моего возвращения гипс был грязный, весь покрытый надписями. «Чешется, — сказал он мне, — сильно чешется». Я показала ему, как можно вязальной спицей почесать те места, которые не достать пальцами. «Нет, — сказал он мне в ответ, — ты не должна волноваться из-за этого». Больше он никогда не делился со мной своими трудностями.
Вернувшись в камеру, Рита сразу легла в постель. Я умылась, намочила конец полотенца и протерла шею, руки, подмышки, подержала запястья под краном. Моя мать уверяла, если поставить пульс под холодную воду, будет прохладнее всему телу. Есть здесь хоть какая-нибудь вентиляция?
Я причесалась, но лак решила не доставать, чтобы не потревожить Риту. Она лежала на спине, не читала, не спала и все время молчала. Одной рукой прикрывала губы, а другой поглаживала живот.
Из-за жары в камере пахло, как в общественном туалете. На стене выступила сырость, простыни влажные на ощупь.
— Мясо, жаренное на вертеле, — сказала женщина за стойкой. На тарелке лежал кусок мяса в желатине. Рита не прикоснулась к нему. За два часа она не произнесла ни единого слова, все время закрывала рот руками. Она где-то витала, она есть, и ее нет.
Я скучала без нее, но ее больше волновало то, что происходило у нее внутри.
— Постарайся что-нибудь съесть, Рита. Будет голодно ночью, если не поешь. Выпей молока, в конце концов.
Она не слышала меня, нервно выбирая виноградинки из фруктового салата. Глаза блуждали по комнате, она искала ту, белую надзирательницу.
Мы в последний раз посетили комнату отдыха. Обычная суматоха у телефона. Рита остановилась, засунув руки в карманы брюк. Со всех сторон спешили женщины. Рита смотрела, как выстраивается очередь, у нее задрожал подбородок.
— Ты можешь позвонить кому-нибудь еще, одной из сестер, — посоветовала я.
Она тяжело засопела и покачала головой.
Мы сели на пол, опершись спиной о стену, мое колено касалось Ритиного.
По меньшей мере лет двадцать я ни с кем так не разговаривала, как с Ритой. Скрытность стала моей второй натурой. Как можно иначе, если твоя жизнь — две несоприкасающиеся реальности. Но в Рите было такое, что вызвало меня на откровенность. Беспокойная и колючая, она сама себе была врагом. Ей были незнакомы элементарные правила приличия.
Я всегда считала, что все мои горести касаются только меня. Одна из причин, по которой я вышла замуж за Джона, — мое убеждение, что он не будет лезть в душу. Я не хотела быть одинокой, но хотела внутренней обособленности.
Сегодня воскресенье. Вероятно, Джон дома. Он встал, приготовил завтрак, просмотрел первую страницу «Таймс», прочитал разделы бизнеса и спорта. Вытирая испачканные типографской краской руки, осмотрел кухню и подумал, чем бы ему сегодня заняться.
Часто, оказавшись один дома, он надевал рабочие ботинки и хлопчатобумажные брюки и выходил на прогулку по нашим владениям. Я узнавала об этом из его рассказов. Когда я возвращалась откуда-нибудь, он говорил, в каком месте изгородь, разделяющая нас с соседями, нуждается в починке, или просил пригласить садовника подрезать яблони. А в такой теплый день, как сегодня, я просто не сомневаюсь, что он вышел с проверкой. Я представляю, как Джон, в рубашке с короткими рукавами, один в лесу подбирает банки из-под пива. Их оставляют подростки, забирающиеся к нам по ночам. Я закрываю глаза и вижу его лицо, спокойное и сосредоточенное на своем занятии.
