Елена Купцова - Другая жизнь
— Божественно. — Маша потянулась, теснее прижимаясь к нему, приподнялась на локте, заглянула ему в лицо. — Никогда не думала, что у мужчины может быть такое тело. Ты знаешь, что ты очень красив?
— Догадываюсь.
— Хвастун!
— Нет. Просто я верю тебе на слово. Если ты считаешь, что я красив, так оно и есть.
— И тебе никогда этого не говорили?
— В таких выражениях — нет. Скажем так, мне давали это понять.
— А как?
— Показать?
— Конечно.
Вадим не смог сдержать улыбку, стиснул ее в объятиях и поцеловал.
— Ты — чудо, Маша. Но лучше пойдем в спальню. Там нам будет удобнее.
Стараясь ступать неслышно, они вышли в коридор. Однако, несмотря на их старания, из ближайшей двери тут же высунулась голова Севы.
Глядя на его отвисшую челюсть и округлившиеся глаза. Маша вдруг вспомнила, что они забыли одеться. Она охнула и спряталась за Вадима. Тот, однако, остался невозмутим.
— Что, не спится? — не моргнув и глазом, спросил он.
— Э-э, я… Так, почудилось что-то.
— Бывает. Спокойной ночи.
Он церемонно предложил Маше руку. Она в полной растерянности оперлась на нее, и они грациозно удалились.
Сева ошеломленно смотрел им вслед. На его губах блуждала дурашливая, восхищенная улыбка. Во шеф дает! И как это у него все так естественно и красиво выходит?
1860 год
Свечи догорали. В их меркнущем свете каштановые волосы Маши казались золотыми. Вадим протянул руку и бережно убрал прядь волос с ее лица. Она сладко спала у него на плече, чему-то улыбаясь во сне.
Маленький охотничий домик приютил их и на этот раз, сегодня, когда она стала его тайной женой. Восторг теснил его грудь, будоража и прогоняя сон.
Он обежал глазами комнату, останавливаясь на каждом предмете, на каждой маленькой вещице, стремясь навсегда запечатлеть их в своей памяти. На стуле белело ее платье и еще какие-то восхитительные воздушные тряпочки, которые он обожал за одно то, что они прикасались к ее телу.
Она подарила ему всю себя, без остатка, без страха и сомнения. Бурные, неистовые ласки скрепили их союз. Весь мир, безумный, беспощадный, восстал против них, но любовь не знает запретов. Они созданы друг для друга, и лишь смерть сможет разлучить их.
— Отныне я твой раб навеки. Распоряжайся моей жизнью, — сказал он ей сегодня, и это была правда.
Он готов был целовать землю, по которой она ступала, готов стать самой землей, пылью под ее ногами. И это он, Вадим Серебряков, закоренелый сердцеед и повеса, истинный сын своего отца. Во всем, во всем!
Видно, семейство Апрелевых имеет с ними, Серебряковыми, мистическую, фатальную связь.
Арсений Хомяков, а они были друзьями уже не первый год, сначала подтрунивал над его частыми отлучками и рассеянным взглядом, все намекал на некую деревенскую сильфиду, а после бала у генеральши вдруг притих, смотрел внимательно и пытливо.
— Значит, ты все же добился своего, — сказал он ему наконец. — А я так старался, чтобы этого не произошло.
— Судьба, друг Арсений, судьба. — Вадим изо всех сил старался выдержать легкомысленный тон, к которому они оба привыкли. — От нее не уйдешь. Я влюблен.
— В который раз, — в тон ему произнес Арсений и добавил взволнованно: — Пойми, эта девушка не для тебя.
— Это отчего же?
— Она слишком хороша, слишком чиста и возвышенна. Если она полюбит, то полюбит не шутя. Ты лишь разобьешь ей сердце. Если наша дружба для тебя что-нибудь значит, отступись, пока еще не поздно. Прошу тебя, Вадим.
Вадим с сочувствием посмотрел на друга. И он тоже… Как это он раньше не замечал?
— Ты тоже любишь ее? — спросил он тихо.
— С самого детства. Ее и только ее.
— Отчего же не женился?
— Она меня не любит. Я всегда был ей только другом.
— Поверь, Арсений, это не шутка, не каприз и не игра. Это — любовь. Та самая, единственная, которую ждешь всю жизнь, хотя и знаешь, что она никогда не придет. Ко мне пришла.
— А она? Хотя о чем это я спрашиваю? Я же помню ее лицо, там, на балу. Я еще тогда все понял. Какая чудовищная мука!
Он стоял перед Вадимом, набычившись, кусая губы. Лицо его было бледно.
— А тебе известно, что ее сватает Трегубович?
— Слышал.
— Ну, вышла бы она за него. Что бы ты чувствовал тогда?
— Н-не знаю. Но не было бы так страшно больно. Она же его не любит.
Вадим смотрел на своего старинного друга и не узнавал его. Перед ним стоял совершенно чужой человек, слабый, жалкий, измученный.
— Помилуй, Арсений, что ты говоришь? Это какой-то изуверский, звериный эгоизм. Ты просто не знаешь, что такое любовь.
— А ты, несомненно, все о ней знаешь! — вскричал Арсений. — Конечно, ты счастлив, ты любим. Тебе легко.
— Любить никогда не легко, поверь мне. Но даже если б я был несчастлив, я никогда не пожелал бы своей любимой такой страшной участи, как жизнь с ненавистным человеком. Это так мелко, так низко. Это недостойно тебя, Арсений.
Арсений упал в кресло и провел руками по лицу, будто стирая налипшую паутину. Руки его дрожали.
— Ты прав. Я совсем обезумел. Не могу забыть, какая она была тогда. Светилась вся.
В комнате повисло неловкое молчание. Им вдруг стало нечего сказать друг другу. «Как все зыбко и неверно в этом мире, — подумал Вадим. — И какие мы беспомощные рабы своих чувств».
— Если хочешь, я уеду. Сниму квартиру где-нибудь в городе.
— Нет, нет, что ты! — воскликнул Арсений. — Мы так давно друг друга знаем. Между нами не может быть никаких недомолвок, слышишь? Ты… — Он запнулся. — Вы оба всегда можете рассчитывать на меня.
Вадим просиял. Он все же не ошибся в нем.
— Спасибо. Я это знал.
Друзья крепко пожали друг другу руки, а потом и обнялись.
Вадим проснулся, когда утро уж вовсю куролесило за окном. Солнце давно встало и проникло в комнату через полураспахнутые занавески. Один озорной лучик пробрался на кровать и настойчиво щекотал ухо Вадима, словно говоря: «Вставай, соня, не время нынче спать!» Птицы гомонили без умолку в разросшихся кустах шиповника. Их ликующие утренние трели окончательно разбудили его.
Вадим приподнялся на подушке и огляделся. Комната была пуста.
— Маша! — позвал он вполголоса. — Маша!
Но никто не ответил ему. Маша исчезла. Или не была здесь вовсе и ему все пригрезилось? Нет, нет, не может быть! Комната еще полна была ее незримым присутствием. Вадим зарылся лицом в подушку. Она хранила тонкий аромат ее волос. Сердце бешено забилось и ухнуло куда-то вниз.
Она была здесь, с ним. Они любили друг друга, и все было таким простым и ясным. Она пришла, чтобы остаться навсегда. Слова эти не были произнесены, что в них нужды, если так красноречиво говорят глаза, губы, руки.
Почему же она ушла? Одно только мог предположить Вадим. Она решила в последний раз объясниться с отцом и матерью, достучаться до их сердец, сохранить то драгоценное, что их доселе связывало. Милая, бедная, любимая Маша! Как ей трудно сейчас! Как мучительно покидать родимое гнездо, где она столько лет была покойна и счастлива.
