Марина Порошина - Майне либе Лизхен
– Непременно! – возликовал Герман Иванович, поняв, что после праздника Женя с ее щепетильностью непременно вернется к нему, хотя бы для того, чтобы отдать деньги! А там Елизавета Владимировна еще что-нибудь придумает.
После ухода окрыленного Германа Ивановича и его сияющей от счастья «находки» Ба прилегла отдохнуть. Но ее приятные, сквозь дрему, мысли о Жене, Германе Ивановиче и других хороших людях, вспомнившихся к случаю, а также о том, что приготовить Левушке на ужин – полезную, но нелюбимую обоими тушеную капусту или все-таки куда более жизнерадостную творожную запеканку с изюмом и корицей, – нарушил звонок в дверь. Неужели опять эта женщина? Ба решила не открывать. Но в замочной скважине повернулся ключ, послышались шаги, возня, шуршание… и в комнату протиснулась елка.
Она была такая большая и пушистая, совсем не похожая на тощие облезлые деревца, обыкновенно продававшиеся перед Новым годом, что едва протиснулась в дверной проем. Протиснувшись, немедленно расправила зеленые мохнатые лапы, встряхнулась, и Ба услышала упоительный запах хвои. Елка была такая высокая, что Левушка выглядывал откуда-то из ее середины, наполовину прикрытый ветками. Лицо его сияло, совсем как недавно у Жени.
– Булечка, привет! – Праздничный вариант имени Ба, присвоенного Елизавете Владимировне в дни Левушкиного детства, в обиходе использовался нечасто, это означало, что Левушка собирается у нее что-то выпросить или что у него действительно отличное настроение. – Ты посмотри, какая красавица!
– Да зачем же ты? У нас искусственная есть, – говорила Ба, а сама уже ходила вокруг внука и елки, осторожно прикасаясь к колючим лапам и вдыхая чудесный запах мороза и праздника.
– Вот! Я же знал, что тебе понравится! – ликовал внук. – Нет, ты понюхай, понюхай! Это тебе не пластмасса!
Оказалось, что Левушка по дороге из академии заглянул на елочный базар по просьбе Германа Ивановича, купил ему елку, а потом не устоял перед этой красавицей. Они отложили на потом так и не приготовленный ужин – как раз на такие случаи человечество и придумало яичницу, нашла себе оправдание Ба, а если с колбасой, то тем более. И весь вечер увлеченно хлопотали вокруг гостьи, укрепляли ее в ведре с водой, куда Левушка почему-то велел бросить шипучие таблетки аспирина (на сей раз Ба не стала спорить с юным адептом фармацевтики), потом обкладывали ведро толстыми томами словарей и справочников – для устойчивости, привязывали елку к батарее бельевой веревкой и ужасно смеялись, представляя, как будет весело, если вся их сложная конструкция все-таки рухнет. Потом доставали с антресолей игрушки, освобождали их из газетной бумаги и радовались каждой, как старой знакомой. Закончив и умаявшись от хлопот, долго сидели перед елкой, любуясь огоньками и впуская в себя детское ощущение праздника.
– Дырявая голова! – хлопнул себя по лбу Левушка. – А соседу-то я елку не отнес.
– Как же ты две дотащил?! – весело удивилась Ба. – Давай беги к Герману Ивановичу, только не задерживайся, а я быстренько яичницу пожарю, ее холодной не едят. Только знаешь что… – задержала она внука. – Там у Германа Ивановича девушка.
– Да ты что?! – весело изумился внук. – Хорошенькая? Ты уже познакомилась?
– Ее зовут Женя, – не поддержала легкомысленный тон Ба. – У нее… затруднения… И она пока поживет у Германа Ивановича.
– Ни фига себе! – поразился внук. – А где он ее взял?
– Что значит – взял? Она живой человек, а не вещь… Хотя…
– Ну что, что? – не отставал внук. – Что – хотя?
– Он ее, можно сказать, нашел, – неохотно признала Ба. – Он ходил вчера утром на оптовый рынок, а Женя там работала, продавала салюты. У нее весь товар конфисковали какие-то проверяющие, и она боится хозяйки. Ей негде жить. Герман Иванович и пригласил Женю временно пожить у него, пока все не образуется.
– Во дает дед! – изумился Левушка. – Притащил с рынка какую-то девку. А вдруг она воровка? Или проститутка?
– Не говори так, ты же ее не знаешь, – рассердилась Ба. – Она студентка и очень милая девушка. Просто не у всех же такие квартиры и такие доходы, как у нас с тобой. У нее нет отца, а мама растит двух младших сестренок.
– Ты, я вижу, с ней уже познакомилась, – поддел внук. – Тогда уж и я пойду познакомлюсь. Молоток дед! Кто бы мог подумать…
От соседа Левушка вернулся неожиданно задумчивый. Пребывая в том же странно-задумчивом состоянии, он съел яичницу, забыв посолить, и выпил чай без сахара. Это уже было вопиющим нарушением порядка, но вопросительных взглядов Ба Левушка не замечал, а лезть с расспросами она не хотела. Потом внук, пробормотав «спасибо» и даже не чмокнув ее в щеку, отправился к себе в комнату.
Ба вымыла посуду, посмотрела телевизор, вздохнула: раньше было две программы, а от телевизора не отойдешь, теперь – два десятка, а смотреть нечего, везде одно и то же. И отправилась спать, так и не дождавшись ответа на сказанное ею под дверью «спокойной ночи» – чудны дела твои, Господи! Тем не менее главное потрясение было еще впереди.
В постели она зачиталась – хотя сто раз давала себе зарок подолгу не читать лежа. Но толстую, почти в восемьсот страниц, книжку из любимой серии «ЖЗЛ» про Бориса Пастернака она внимательно и прилежно, не спеша, читала уже третью неделю, восхищаясь, соглашаясь, мысленно споря. А главное – живо вспоминая то время, в котором им с великим поэтом пришлось жить, которое ушло, слава богу, безвозвратно, о котором она не сожалела, нет… Но все же это было время, отведенное им, а времена, как известно, не выбирают.
Когда глаза уже заслезились, Ба, ругая себя, закрыла наконец книжку. Стрелка часов подбиралась к двум. И тут, конечно же, она вспомнила, что не закрыла на кухне форточку и если к утру похолодает, то ее любимое лимонное дерево превратится в сосульку. Ба вскочила, охнув, взялась за спину – а нечего скакать, как молоденькая, – и отправилась на кухню. Из-под двери в комнату внука пробивался свет. «Неужели не спит?!» – всполошилась Ба. Не может быть, вот уж кто всегда засыпал как убитый, особенно если брал в руки книгу, не имеющую отношения к медицине. Ба подошла к двери, прислушалась – тихо. Осторожно приоткрыв дверь, увидела Левушку – он сладко спал, сидя за письменным столом. Из-под руки виднелся лист бумаги. Нет, Елизавета Владимировна, конечно, знала, что читать чужие записи нехорошо. Но скажите на милость, какая женщина со времен изобретения письменности отказалась бы украдкой прочесть написанное ее любимым мужчиной? А уже если этот любимый мужчина – единственный внук, то тем более.
