Луи де Берньер - Дочь партизана
Триест совсем как Любляна. Заграница не чувствовалась. Правда, пахло кофе, весь город пропах жареными зернами. Чудесный аромат. Знаешь, там вдоль улиц протянуты веревки – держаться, когда ветер очень силен. Тамошний ветер называется «бора», сдувает только так.
Знаешь, что я сделала утром? Купила нормальные прокладки и туалетную бумагу, которая не царапалась. Затем пошла в порт, где были только огромные корабли и автопарковка. Черт, думаю, надо было ехать в Дубровник, но потом нашла стоянку: красивые изящные яхты с флажками покачивались на воде, натягивая причальные тросы. Я села на чемодан, и мне стало хорошо просто от того, что смотрю на лодки, пляшущие на воде блики и море. На горизонте море сливалось с небом.
Потом обошла все яхты и, если кого видела, спрашивала, не нужен ли работник. По-английски, потому что итальянского не знаю, а там никто не говорит на сербскохорватском. Английский я недолго учила в школе и говорила паршиво. Знала фразы типа «О, какая прелестная погода», «Пожалуйста, передайте сахар» и «Извините, как пройти в библиотеку?».
Работы не было, и я уж думала поворачивать оглобли, но тут один мужик сказал: «Мне никто не требуется, но, по-моему, Фрэнсису нужны люди. Его команда сбежала». «Фрэнсис?» – переспросила я, а мужик сказал: «Пройдите чуть дальше. Увидите старую посудину, называется „Милая Оливия Банбери“». «Куда он направляется?» – спросила я. «Домой в Англию», – ответил мужик. Опаньки! – подумала я. Неужели в кои-то веки Бог за Розу.
Я отыскала симпатичную яхту – от времени потемневшее лакированное дерево, сверкающие медяшки. На палубе человек свертывал канат; он посмотрел на меня, и я спросила: вы Фрэнсис? Правда, на моем кошмарном английском вопрос прозвучал примерно так: вы будучи Фрэнсис?
«Я, – ответил он. – Кто спрашивает?»
Я ответила что-то вроде: «Мне будучи сказали, у вас есть работа. Я будучи хочу попасть в Англию».
«Паспорт есть? – спросил Фрэнсис, и я подала ему документ. – А где виза? Разве не нужна виза в Великобританию?»
Югославам не нужно, ответила я, хотя ничего про это не знала.
«Опыт есть?»
Я не знала этого слова, и Фрэнсис пояснил:
«Прежде плавали?»
Нет, сказала я, но я смышленая. Научусь.
Ненормальная – говорил его взгляд.
«Извините, нужны люди с опытом».
Я ужасно расстроилась, села на чемодан и заплакала. Фрэнсис выругался и опять стал возиться с канатом, а я себе плачу. В конце концов он говорит: «Слушайте, готовить умеете?» Я подняла голову и отвечаю, мол, я прелестная повариха, и он рассмеялся. Ладно, говорит, приготовьте что-нибудь прелестное к ужину, и если это будет съедобно, я подумаю.
Что у вас есть? – спрашиваю, а он говорит, мол, гляньте в холодильнике. Я взошла на сходни, и Фрэнсис осмотрел мою обувь, прежде чем пустить на палубу. На каблуках нельзя. Я спустилась в каюту и нашла холодильник, а там одна засохшая дрянь и банки с недоеденными консервами. Вы не едите, что ли? – спрашиваю. Нет, говорит, если сам готовлю. Давайте деньги, говорю, я куплю продукты. Что, говорит, дать вам деньги? Послушайте, говорю, я оставляю чемодан. Я же не попрусь будучи покупать еду с чемоданом, верно, сэр? Он дал мне сколько-то лир, и я купила две кефали, кучу хороших овощей, рис, чеснок, свежий хлеб и все такое и к вечеру приготовила кефаль, в которой для вкуса оставила печенку, но не пережарила, как англичане, а еще креветки с чесноком и лимоном, а еще картофель с душицей, на медленном огне поджаренный в оливковом масле, а еще купила хорошего вина. Фрэнсис все слопал и говорит: «Господи, Роза, плевать, что вы не разбираетесь в парусах». И я все поняла про англичан и нормальную еду. Вот как ты получаешь все, что тебе нужно. Англичане никогда толком не ели, потому как английские мамаши не умеют стряпать, и вкусная еда напрочь сражает англичанина. Ну вот, в монастырь я уже не вернулась, а ночевала в крохотном закутке на носу яхты.
– Значит, тебя взяли в команду?
Роза самодовольно кивнула:
– Вскоре я уже лихо управлялась с парусами. Еще Фрэнсис нанял австралийца – длинноволосого блондина с огромными бицепсами. Славный был парень. Полон рот крупных белых зубов. Из-за него я хорошо отношусь к Австралии. В Пальме он сошел на берег, но к тому времени я уже вполне освоилась. В Испании Фрэнсис не нашел другого матроса, да и потом, было поздно.
– В смысле?
– Он уже меня драл. И не хотел, чтобы ему мешали.
Я терпеть не мог, когда Роза так говорила. Это меня коробило. Она была совсем другая, вульгарность ей не шла. Она так говорила с нарочитой небрежностью, для пущего эффекта, и всегда смотрела мне в глаза – ну-ка, что ты на это скажешь? Всякий раз меня обжигало ревностью. Представить Розу в постели с другим – сущая пытка.
– Ты так говоришь, будто сама совсем ни при чем, – сказал я.
– Ну хорошо, я с ним трахалась. Вытрахивала из себя Алекса. Понятно? Но в этом было чувство, не только дрючка.
– Кто он, Фрэнсис?
– А что? Думаешь, ты его знаешь? Ну такой, лет тридцати, симпатичный, высокий и богатый. В общем, он мне нравился. Пожалуй, я могла бы в него влюбиться. Он пробуждал во мне нежность.
– А он в тебя влюбился?
– Наверняка. – Роза затянулась и стряхнула пепел в пепельницу на засаленном подлокотнике. Потом загасила окурок. – Рассказать о жизни на яхте?
– Давай, расскажи.
– Там был маленький сортир, в который приходилось закачивать воду. На стене висела записка: «Только для уже съеденного», так что блевать разрешалось. На ходу в каюте меня укачивало. Возле штурвала висела другая записка: «Слово капитана – закон».
Я глянул на часы и понял, что пора уходить, если хочу успеть до пробок. Кроме того, внутри копошились поганые чувства.
– Прости, Роза, – сказал я, – к сожалению, надо идти. Доскажешь в следующий раз, ладно?
На прощанье она меня расцеловала. Чмокнула в щеки, а затем поцеловала в губы, еще чуть-чуть – и вышло бы по-настоящему. Отъезжая в поносного цвета «остине», я вспомнил этот почти поцелуй и воспрянул духом.
20. Плавание
Я никогда не убивала дельфина.
К власти пришла миссис Тэтчер[35], и все гадали, что теперь будет. О конце Кэллахэна я не сожалел. Вряд ли кто о нем печалился. Хорошо, когда у руля стоит милый человек, но Кэллахэн и не рулил вовсе. Больше всего запомнился песенкой «Жена не разрешит», исполненной на конференции[36]. Розе было все равно. В политике ее интересовало только одно – умирает ли Тито.
Помню, в то время меня изводила песня, которую дочь беспрестанно крутила на проигрывателе. Называлась «Роксана»[37], какой-то мужик этаким фальцетом выводил, что Роксане больше не нужно зажигать красный фонарь, я же вспоминал, что Роза брала с клиентов пятьсот фунтов, и гадал, со сколькими мужчинами она спала. От одной мысли было тошно, однако желание не пропадало. Если честно, даже наоборот. Не знаю, почему так. Извращение какое-то. Наверное, дело в том, что мои шансы как бы росли. Даже сейчас мне за себя стыдно.
