Фэй Уэлдон - Судьбы человеческие
Клиффорд приехал позже, чем Хелен ожидала. Хелен обиделась. Слишком много, по ее мнению, времени и внимания отнимала у него работа.
Подали сосиски и жареный картофель; взлетели к небу ракеты и фонтаны света; крики изумления и восхищения раздались по окрестным садам, а позже расползлось и облако дыма. Изобилие рома и пунша возбуждало; если бы возлияния были не столь обильны, может быть, ничего бы не произошло.
Хелен через облако дыма увидела приближающегося Клиффорда. Она уже готова была простить его: она начала улыбаться. Но с кем это он? Энджи? Улыбка Хелен погасла. Нет, конечно, нет: она слышала, что Энджи в Южной Африке. Но это была она. В мехах с головы до ног, в высоких кожаных сапогах и мини-юбке, что открывала остромодные тогда стрелки на чулках. Энджи улыбалась Хелен — и одновременно любовно и откровенно сжимала руку Клиффорда.
Хелен изумилась, закрыла глаза, открыла их — и Энджи исчезла. Еще хуже. Отчего она прячется? В чем дело? Хелен так и не открыла Клиффорду правды о том ночном телефонном звонке: пряча свою боль и скрывая обиду, заставила себя забыть, вытравить это из сознания.
Или же ей казалось, что она забыла и вытравила. Если бы она действительно это сделала, может, ничего бы и не случилось.
Клиффорд подошел и взял Хелен за руку, показывая свое женолюбие. Хелен своенравно сбросила руку мужа — никогда этого нельзя делать по отношению к слишком самолюбивым мужьям. Но она уже выпила четыре рюмки горячего пунша, ожидая Клиффорда, и была менее трезвой, чем думала. Если бы только она позволила ему держать себя за руку… но ведь нет!
— Это Энджи, ты пришел с Энджи, ты был с Энджи.
— Да, это она, я пришел с ней, я был с ней в офисе, — голос Клиффорда звучал холодно.
— Я думала, что она в Южной Африке.
— Она приехала, чтобы помочь мне в организации отдела Современного искусства. Если бы ты интересовалась делами Леонардос, ты бы знала об этом.
Несправедливо! Это было так несправедливо: разве Хелен не посещала курсы истории искусства, не вела, в свои 23 года, полностью дом, не смотрела за прислугой, не принимала гостей — и все это при маленьком ребенке? Разве не ее забывали ради Леонардос?
Хелен ударила Клиффорда по лицу (ах, если бы она не делала этого), и Энджи вышла из облака дыма — и вновь улыбнулась Хелен, улыбнулась улыбкой победительницы, которую Клиффорд не заметил. (Нет сомнений, что Энджи хорошо все продумала и знала, что делала).
— Ты сошла с ума, — сказал Клиффорд Хелен, — ты чудовищно, безумно ревнива! — И он ушел с Энджи. (Ах, ах, ах!)
Да, он был разозлен. Ни один мужчина не потерпит, чтобы его били на публике, или обвиняли в неверности, а тем более без видимой причины.
А недавней видимой причины не было.
Энджи была чиста, как голубь: ее приезд в Лондон действительно был связан с организацией отдела Современного искусства, но Клиффорд, наверное, совсем позабыл, что были и иные отношения с Энджи, иначе разве бы он привез ее на вечер? (Ах, если бы он не привез ее! К чести Клиффорда, он, как и Хелен, и совсем не как Энджи, верил в моральные принципы).
Клиффорд отвез Энджи в ее дом в Белгравиа и поехал оттуда домой, в Примроуз-хилл, чтобы ждать Хелен, а тем временем послушать музыку. Он решил полностью простить ее. Он ждал до утра, но Хелен не вернулась. Затем она позвонила, чтобы сказать, что она у родителей: мать больна. И быстро положила трубку. Клиффорд уже слышал это как-то раз, поэтому опять послал Джонни проверить. Стоит ли говорить, что Хелен там не было. Да и как? Ее отец по-прежнему выставлял ее из дому. Оскорбление, нанесенное Клиффорду, довершила глупая и неоригинальная ложь.
Так где же была Хелен? Я скажу вам.
После того, как Клиффорд покинул вечер с Энджи под руку, Хелен, принявшая еще несколько бокалов горячего пунша, уехала под руку с неким Лораном Дюрреном, сценаристом, мужем некоей Анн-Мари Дюррен, соседки и близкой подруги. (После столь пошлого выбора нечего было и думать о возвращении домой. С тихим звуком рушился карточный домик).
Анн-Мари, около четырех часов утра, спохватилась и начала причитать, плакать и рассказывать направо и налево, что ее муж уехал вместе с Хелен Уэксфорд. Не удовлетворенная этим, она вырвала тем же утром у нетрезвого мужа признание, что «…я привез ее в свой офис. Положил на софу. Там очень неудобно, ты же знаешь. Кругом бумаги, книги… Я был страшно пьян. Кто-то подлил в пунш виски. А она была так расстроена, так больна! Анн-Мари, вот и все, что было. Все. (Прости меня, прости!)»
Услышав такое признание — и не дожидаясь, пока вернется домой Хелен, — Анн-Мари пошла к Клиффорду и рассказала ему, где провела Хелен эту ночь, приукрасив рассказ многими ненужными и лживыми подробностями.
Так что, когда Хелен вернулась домой, Клиффорд решил не прощать ее ни за что на свете. Джонни как раз заканчивал менять замки. Хелен оказалась на пороге на пронизывающем ноябрьском ветру: ее муж и ее ребенок были по ту сторону запертой двери — и в тепле.
— Пусти меня, позволь мне войти, — плакала Хелен, но Клиффорд не сжалился. Она была более чем чужой теперь — она была врагом.
Таким образом, Хелен была вынуждена пойти к юристу (а что ей оставалось?), а Клиффорд не терял времени даром и уже вызвал своего поверенного. Как только Анн-Мари закончила свой рассказ, он уже набирал номер телефона этого, очень дорогого и очень опытного поверенного. Но и это еще не все. Анн-Мари решила воспользоваться ситуацией и развестись с Лораном, призвав к суду Хелен; так что к Рождеству распались не один, а сразу два брака.
И тот кокон любви и тепла, что окружал малышку Нелл, лопнул, и слова ненависти, отчаяния и презрения зазвучали над бедной головкой Нелл. Когда она улыбалась, никто теперь не улыбался ей в ответ, и Клиффорд разводился, призывая к суду Лорана, и требовал установления опеки над своей малолетней дочерью.
Вам, может быть, непонятно, что есть «привлечение к суду». В старые времена, когда институт брака был более прочным и считался долговечным, существовало мнение, что разводящаяся пара не просто «расторгает отношения», но что нужен кто-то третий, кто вторгся бы в отношения этой пары, обычно в сексуальном смысле. Для очевидности измены осматривались простыни, просматривались фотографии, сделанные через замочные скважины профессиональными детективами, и третья сторона называлась (назывался) по фамилии и имени в судебных бумагах. Все это было совершенно ужасно, однако даже если пара разводилась по обоюдному согласию и ни один из супругов не ощущал особого горя, то и тогда требовались свидетельства в виде простыней и замочных скважин. Помните: у каждой медали две стороны, и поэтому в те времена ночи напролет девушки просиживали со своими возлюбленными в отелях и пили кофе, не осмеливаясь обняться, пока свет в замочной скважине не погаснет.
