Сандра Мэй - Ничего личного
— Хорошо… Лу. Я поражена тем, сколько вы делаете. Столько народу собрать, разместить, выслушать каждого, быть гостеприимной со всеми…
— Ха! Прибавьте сюда то, что половину из присутствующих я терпеть не могу, а вторая половина терпеть не может меня! Как странно, моя дорогая… мне с вами очень легко разговаривать. Почему-то кажется, что вы не таите камень за пазухой. У вас хорошие глаза. И косметикой вы не пользуетесь…
Белинда не удержалась от улыбки.
— Это тоже о чем-то говорит?
Лу с некоторым возмущением взглянула на нее.
— Конечно! Мужчины любят называть женскую косметику «боевой раскраской». На самом деле это маскировка. Всем нам есть что скрывать. Годы, болезни, неудачные замужества, несчастливые семьи… Вчерашние слезы, некстати начавшиеся месячные — мало ли что. Мы садимся перед зеркалом и — раз-два! — рисуем себе новую судьбу. Ясные глазки, тонкий носик, пухлые губки. Красоту и здоровье, счастье без конца, победную поступь…
— Почему в ваших словах столько горечи?
— Потому, что мне шестьдесят, дорогая. И я прекрасно знаю, что все эти женщины видят в зеркале по вечерам, когда смывают яркий макияж.
— Наверное, то же, что и всегда?
— Вы — счастливица, если ни разу не задумывались об этом. На самом деле по вечерам в зеркале видишь циферблат вместо лица. И на этом циферблате неумолимые цифры. То, что тебе осталось.
Лу задумчиво отпила из высокого бокала, потом с горечью тряхнула подсиненными волосами.
— В детстве ты всегда — не один. Ты последний в ряду. Перед тобой еще родители, братья и сестры, бабушки, дедушки, уйма старых родственников… Порой они тебя страшно раздражают, ты мечтаешь жить своей жизнью, подгоняешь время. И оно идет… идет.
— Лу, не надо…
— А ты все торопишься, все бежишь — и вдруг оглядываешься: никого. Ты — одна. Все ушли, и теперь ты наконец-то первая… Одиночество — вот что отражается по вечерам в наших зеркалах, Белинда.
Белинда осторожно взяла пожилую женщину за тонкое холодное запястье.
— Но ведь вы сами сказали — первый в ряду? Это означает, что за вами идут другие. Дети. Внуки. Их жены и мужья. Куча молодых родственников. В этом и заключается смысл жизни.
Лу устало усмехнулась, дрогнувшей рукой поставила недопитый бокал на подоконник.
— У меня было двое сыновей. Я была им не нужна, они мне — тоже. Но потом они погибли, не оставив после себя ни жен, ни детей. Я — первая и последняя, Белинда. И смысла в моей жизни нет.
Белинда молчала, понимая, что Лу Фонтейн, с ее гордостью и снобизмом, скорее всего, и так пожалеет о своей откровенности. Лу тяжело поднялась, ее качнуло, но на ногах она удержалась. Белинда проводила ее тревожным взглядом, однако в этот момент на диван опустился Мэтью.
— Моя Дама чем-то расстроена?
— Что? Нет, вовсе нет. Просто Лу… она немного выпила и неважно себя чувствует.
— Да, Джош был прав. Большая пьянка и скрытая неприязнь. А вот ты, похоже, пришлась ко двору. Мне только что тебя нахваливал Тернер. Сказал… в общем, неважно. Ты ему очень понравилась.
— Ох… Не знаю, к добру это или к худу. Мэтью, а будет очень неприлично удрать отсюда?
— Ты устала?
— Честно говоря, веки приходится поддерживать руками. Между прочим, скоро сутки, как я… мы не спим.
Фраза получилась с подтекстом, оба это почувствовали. Однако теперь не смутились, а улыбнулись.
— Сейчас мы сделаем хитрее. Подхватим Лу и проводим ее на отдых. А сами не вернемся.
— Я могу и одна…
— Я же обещал сопровождать мою Даму! Кроме того, здесь повсюду рыщут нетрезвые миллионеры.
— Тогда проводи! Я этого Файнса видеть не могу! Даже не разобрала, что он сказал, но чувствую — гадость.
Мэтью с нежностью смотрел на раскрасневшуюся Белинду и в мыслях уже стер Сирила Файнса с лица земли. Он не позволит никому оскорбить ее!
Вдвоем они отыскали окончательно раскисшую Лу Фонтейн и подхватили ее под руки с двух сторон. Лу почти не сопротивлялась, покорно переставляла ноги и скоро была сдана на руки строгой горничной средних лет. После этого Мэтью и Белинда вернулись в свое крыло дома и остановились в маленьком коридорчике, чтобы попрощаться.
— Что ж, отдыхайте, прекрасная Дама. День был трудным.
— И долгим. Но удивительным.
— Ты больше не жалеешь, что поехала?
— Нет. Или да. Не знаю. С одной стороны… нет, не знаю, как сказать. Мне все время кажется, что я, как Алиса, — я и немножечко не я.
— А… я?
— Что?
— Я для тебя… изменился?
Что-то назревало в воздухе. Словно перед грозой. Становилось трудно дышать, чудилось потрескивание невидимых молний, пробегавших между ними разрядов…
Она никогда в жизни не вела таких разговоров. Она совсем не знала мужчин. Она понятия не имела, что в точности означает этот странный взгляд Мэтью — теперь уж точно не босса, не мистера Карлайла, а Мэтью, нестрашного, близкого, симпатичного, внушающего доверие и странное спокойствие…
Только вот сейчас его светлые глаза казались странно потемневшими, и румянец неровными плитами горел на смуглых скулах. Если и индейский вождь, то очень взволнованный, хулигански хихикнул внутренний голос.
Она осторожно тронула его руку, тихо проговорила, не сводя с него огромных серых глаз:
— Ты только не торопи меня, ладно? Я боюсь… Что-то происходит, — а я даже не понимаю, что это такое. Я ведь ничего не знаю…
У него сжалось сердце — от жалости и еще чего-то огромного, жаркого, рвущего душу в клочья, но при этом дарящего странное блаженство… В эту секунду он был сильнее всех в мире. Лучше всех. Он мог перевернуть землю без всякой точки опоры.
Его рука осторожно накрыла ее дрожащие пальцы.
— Я клянусь… нет, не так. Я никогда не смог бы причинить тебе боль. Ты слишком удивительная, Белинда Карр. Я могу только восхищаться — и ждать. Я буду ждать.
Его губы коснулись ее руки, и она почувствовала, как жидкий огонь побежал по жилам.
Неведомое, темное, странное чувство поднималось из глубин, словно заполняя собой весь мир. Все громче стучала в ушах прерывистая барабанная дробь — кажется, это ее сердце.
Полумрак сгустился, потускнели светильники на стенах, а потом и сами стены распахнулись, стали прозрачными и невидимыми. Подгибались ноги, останавливалось дыхание, и единственной раскаленной искрой в ночи тлел поцелуй на ее запястье.
Они медлили, не в силах разойтись, и больше всего на свете боясь остаться наедине.
Потом молча повернулись и ушли. Каждый в свою дверь. Тьма подумала — и убралась восвояси.
10
Белинде казалось, что она не сможет сомкнуть глаз — так бешено колотилось ее сердце. Однако уснула она, едва повалившись на кровать.
