Ирина Муравьева - Страсти по Юрию
— Варенька, — вмешался Волконский, — я вас уверяю, что тут никто ни на кого не смотрит! Удивительное место в том смысле, что здесь действительно становишься младенцем! Купаешься просто, как будто в раю.
— В раю было двое, — сказал за спиной Варвары Сергевны тусклый голос ее мужа. — А здесь слишком много людей.
— По мне даже лучше! — воскликнул Вернен, быстро плюхаясь в воду, и сразу пошел шумный пар с того места, куда он исчез. — А мне веселее, когда я с народом!
Круглая радостная голова его вынырнула из кипятка и, мокрая, с большими выразительными залысинами, заскользила по поверхности бассейна.
— Давайте ко мне! Тут вот похолоднее! А там прямо чуть не сварился! Ей-богу!
Варвара Сергевна подумала-подумала и пошла в сауну на второй этаж. Саун было много, и она выбрала самую маленькую. На деревянной скамеечке сидела пожилая обнаженная пара: муж и жена. Муж читал газету и на Варвару Сергевну не обратил никакого внимания, а жена вежливо сказала ей «гутен таг» и принялась смазывать розовым кремом свои очень длинные старые ноги.
В сопровождении Вернена и Волконского писатель Владимиров, завернутый в розовую простыню, с неловкой усмешкой на лице, проследовал между тем в парную. Парная была вместительной залой, в которой могли бы устроить банкет, когда бы не так было жарко и влажно. На широких, пахнущих терпкими маслами скамьях лежали голые грешники, закрывши глаза и раскинувши руки. Другие такие же голые грешники стонали и выли в прозрачных кабинках. Их там обдавало шипящей струею.
Владимиров остановился на месте. Вопрос, пропоровший вдруг голову, был странен ему самому: что почувствовал Гартунг Бер, когда он увидел тех голых евреев, которых должны были вот-вот убить?
«Говоря по правде, я шел туда и боялся, что не выдержу этого зрелища и упаду в обморок, — писал Гартунг Бер в дневнике. — Но ничего этого не произошло. Среди этих голых и ни о чем не подозревающих людей оказалось несколько красивых молодых девушек. На секунду мне стало жаль, что ни одна из них уже никогда не станет матерью. И тут же я подумал о том, сколько несчастья принесло миру это племя, и жалость моя словно сразу засохла. Если не нашлось никого, кроме нас, немцев, чтобы остановить этот кипящий поток зла, остановить дальнейшее распространение этого порочного семени среди остальных народов, значит, нужно закрыть глаза на все и выполнить свою миссию. Но ночью, когда я вновь вспомнил все это, мне стало казаться, что я умираю. Как будто вдруг кончились сразу все силы».
Через десять минут появилась Варвара Сергевна с пучком на голове и начисто смытыми ресницами. Она была в белом большом полотенце. Такая вот, можно сказать, Эвридика. Растерянно щурясь, жена отыскивала его глазами, и он вдруг со злостью подумал, что, если бы она не боялась сделать того, что будет ему неприятно, она бы, наверное, сняла полотенце. Ему стало тошно, как будто бы это уже и случилось и голые люди с большими задами увидели Варю как есть, целиком.
Владимиров подошел к ней и потянул ее за руку.
— Ну, хватит! Пошли!
— Вы куда-а-а? — зарычал, вырастая из огромного, только что образовавшегося завитка пара встревоженный Ваня Вернен. — Да мы половины еще не попробовали!
— Э, нет… Мне противно, — пробормотал Владимиров и увидел, как удивленно блеснули сквозь кипяток Ванины глаза. — По мне, если баня, так баня. И мыться в ней нужно отдельно. Вот здесь — мужики, а вот здесь, значит, бабы. А это какой-то абсурд, идиотство….
— Советский вы человек, Юрий Николаевич, — вздохнул проницательный Ваня Вернен. — Советский человек знаете чем отличается от несоветского человека? Тем, что ему ничего не нравится. Живет в дерьме, никуда не вылезает, картошку жрет с луком. А как услышит про то, что в Париже Лувр есть, а в ресторанах фуа-гра подают, так сразу плюется: «Не дай Бог мне в этот Париж! Ни за что не поеду!» Да кто тебя звал-то, что ты так плюешься?
И лето прошло так же тихо. В середине сентября Варвару Сергевну вдруг пригласили именно в Париж, поскольку там тоже была конференция. И Владимирова пригласили, но уклончиво: мол, темы такие, что вам не понравятся.
— Юрочка! — крикнула ему Варвара из кухни, помешивая ложкой суп на плите. — У них первый доклад знаешь какой? «Отличается ли женщина от мужчины?» Мне программу прислали.
— Давай, Варя, выпьем! — Владимиров, потягиваясь, вышел к ней с красными от полопавшихся сосудов глазами. — Тот же самый вопрос встал перед строителями социализма после революции. Недалеко убежали.
— Синхронные переводчики будут, — продолжала Варвара. — Участвуют докладчицы из России, Франции, США, Зимбабве — ты только подумай: Зимбабве! — и, Юрочка, Сирии! Ну, тут я совсем уж теряюсь. Как же она из Сирии на конференцию попадет? Ведь им даже лиц нельзя открывать! Законы же есть!
— На то и закон, чтоб его обойтить! — зевая, ответил Владимиров. — Так я тебя выпить просил.
— Ну, давай! И суп доварился.
Суп разлили по тарелкам, разломили лаваш, который каждое утро доставляла Гаянэ, и чокнулись звонко.
— Пошла хорошо! — покрутил головой Владимиров. — Еще наливай! Приедешь в Париж и доложишь: «ничем». Ничем наша женщина не отличается. Давай наливай!
Офелия, чье потное лицо было немного лиловатым от полей широкой соломенной шляпы, вышла из лифта и остановилась, как будто ее вдруг повергли в столбняк. За дверью Владимировых громко пели пьяные голоса знаменитого писателя Юрия Николаевича и его жены Варвары Сергевны.
— Ой, мороз, моро-о-оз! Не моро-о-озь меня-я-я! Не морозь меня-я-я, моего-о-о коня-я-я!
— Ани забалели! — быстро поняла Офелия. — Хазяйство прапьют!
— Моего-о-о коня-я белогри-и-ивого-о-о! У меня-я-я жена-а, ой, ревни-и-и-вая-я! У меня-я-я жена-а, ой, краса-а-авица, ждет меня до-о-о-мой, ждет, печалится-я-я! — надрывались пьяные. — Я верну-у-усь домо-о-ой на зака-а-ате дня-я, обниму жену-у, напою-ю коня-я-я! Напою коня-я-я да приля-я-ягу спать! Не моги-и-и-и, мороз, казака-а пугать! Разожгу-у в печи-и пла-а-амя жаркое-е, у мое-е-ей жены-ы-ы губы сла-а-адкие-е-е!
Перед самым отъездом в Париж Варвара почувствовала себя плохо. Объяснить, в чем именно это заключалось, она почему-то не смогла, но жаловалась на дикую слабость. Пришлось сесть в машину и по жаре, по раскаленной, несмотря на середину сентября, дороге поехать к доктору во Франкфурт. Доктор Пихера, чех по происхождению, человек молодой, светлоглазый и отзывчивый, долго мял и щупал нежный Варварин живот, велел подняться на третий этаж и сдать кровь на «cito», отчего и результат был получен почти сразу же, в течение двадцати минут. — Вам нужно проверить кишечник, — с сильным акцентом сказал по-русски доктор Пихера. — И ехать сейчас никуда не советую. У вас очень низенький гемоглобин.
