Элин Хильдебранд - Сезон любви
Вдруг Майлз замедлил ход. Красотка что-то сказала, указывая на обочину. Может, там какое-то животное? Рената присмотрелась. В невысоких кустах виднелся белый крест. Рената почувствовала биение пульса в ушибленной челюсти.
– Смотри, кто-то здесь погиб, – сказала Красотка. – Жуткая вещь эти кресты, да?
– Остановись! – потребовала Рената, с трудом подсунув руку под доску и тронув Майлза за плечо. – Сейчас же!
Он резко затормозил. Машину окутало облако пыли.
– Что такое?
– Останови. Я выхожу.
– Чего?!
Рената выбралась с заднего сиденья. Во рту было полно пыли. Она спрыгнула на дорогу и зашагала назад, к кресту, разглядывая свои ноги. Ногти, выкрашенные лаком оттенка «Шанхайский закат», покрыла тонкая вуаль пыли.
Простой белый крест из двух кусков дерева, сбитых гвоздями, краска уже кое-где облупилась. Рената смотрела во все глаза. Неужели это то, что она искала? Знак в память о ее матери? В Нью-Йорке была ее могила – большая гранитная плита с надписью «Кэндес Харрис Нокс, 1955–1992. Жена, мать, друг». Каждую неделю отец Ренаты приносил на могилу цветы, осенью – тыкву, а на Рождество – венок. Но этот крест сказал Ренате больше, чем могила. Он буквально кричал: «Здесь!» Здесь, на ухабистой проселочной дороге, среди зарослей черники, ежевики и испанских олив, это и произошло. В феврале тысяча девятьсот девяносто второго года Кэндес сбила машина. Дорога обледенела, грузовик электрической компании ехал слишком быстро, водитель был пьян в десять часов утра. То ли Кэндес поскользнулась, то ли грузовик вильнул, Ренате так и не сказали. Зато теперь она узнала, где это случилось. Если, конечно, это крест в память о Кэндес. Здесь вполне мог бы погибнуть какой-нибудь другой человек, а по кресту трудно определить, сколько ему лет, четырнадцать или, скажем, сорок. Никаких надписей, только интуиция Ренаты. То самое место. Знает ли Маргарита? А Дэниел?
– Что ты делаешь? – окликнул ее Майлз. – Давай скорее, мы уезжаем!
– Поезжайте сами, – ответила Рената.
– Ты должна быть со мной! Если потеряешься или еще что случится, Дрисколлы меня убьют.
– Нет.
Голос звучал необычайно спокойно и уверенно. «Я нашла что искала. Ну хотя бы в какой-то мере». Она опустилась на колени. Хотелось помолиться. Рената столько лет прожила без матери, что это стало ее отличительным знаком. Вроде слепоты, глухоты или умственной отсталости. Ее лишили чего-то важного, жизненно необходимого, чего-то, что было у всех остальных. Пока Рената взрослела, рядом не было никого, чтобы заплетать ей косички, учить ее печь кексы, покупать с ней белье, чулки или платье для выпускного. Никто не читал ей книжку «Маленькая принцесса», не водил на «Щелкунчика», не покупал прокладки, некому было рассказать о первом поцелуе и о Кейде. Не с кем было ссориться. Мамы подруг помогали как могли, пытаясь заполнить эту пустоту. Они забирали Ренату с занятий по верховой езде, когда Дэн задерживался на работе, предлагали постирать бриджи. Как-то раз учительнице по рисованию не понравилась юбка Ренаты. «Она же просвечивает!» – возмутилась учительница. Однако на другой день она зашла в класс с виноватым видом и вручила Ренате новенькую комбинацию в пакете из универмага «Мэйсис», сказав: «Это тебе. Извини, я не знала». В детстве Ренату дразнили, одна девочка назвала ее сиротой. Потом, когда друзья достаточно повзрослели, чтобы понимать, они задавали неприятные вопросы: «Как это случилось? И как тебе живется только с отцом?» Став еще старше, они говорили, что завидуют Ренате. «Моя мать такая зануда, вечно ругается, настоящая стерва. Мы с ней даже не разговариваем. Лучше бы она умерла». После прощальной речи Ренаты на выпускном только отец подошел к трибуне и под оглушающие аплодисменты вручил дочери букет роз. «Такая умная, воспитанная девочка, ее мать умерла, когда она была совсем маленькой… Красивая женщина, – шептали люди, увидев Кэндес на фотографиях. – Какая жалость!»
Рената представила голос Сьюзен Дрисколл: «Бедная девочка! Некому даже помочь со свадьбой!»
Отец почти не говорил с Ренатой о Кэндес. Интересно почему? Был поглощен собственным горем или боялся, что такие разговоры огорчат Ренату? Как бы то ни было, он предпочитал отмалчиваться. Единственное, что Рената знала и прочувствовала, так это отсутствие матери. Впервые в жизни она ощутила связь с объектом – этим белым крестом. Его поставили в память о ее матери здесь, в богом забытом месте. «Этот крест – часть меня, часть моей истории».
Вдруг рядом в пыльной траве Рената заметила босые ноги с серебряными колечками на больших пальцах. Она подняла взгляд, понимая, что плачет.
– Твой знакомый? – мягко спросила Красотка.
– Моя мама.
– Да ты что, твоя мама?
– Она здесь погибла. Попала под грузовик.
– Когда?
– Давно.
– Господи, поверить не могу!
– Эй! – окликнул их Майлз.
Рената смотрела на крест. Слова не шли. Она поцеловала крест, поцарапав пересохшие губы. «Моя мама», – подумала она. Эти двое, наверное, считают ее, Ренату, чокнутой, но это правда. Правда.
Рената встала. Красотка протянула руку; зеркальце в пупке блеснуло в лучах солнца.
– Меня зовут Салли.
Вместе они вернулись к машине.
12.49
Тесто снова подошло. Было тепло и влажно, самая подходящая погода для выпечки хлеба. Маргарита выпила стакан воды, приняла витамины и проверила список. Осталось почистить серебро и… Как она и боялась. Откладывать больше нельзя.
Маргарита завязала ленточки шляпки под подбородком. Так, теперь ключи. Где они? Поискала в доме – на столике у входной двери, в супнице, куда складывала всякую дребедень, на крючке, который ввинтили в стену специально для ключей. Ничего. У входной двери споткнулась о стопку писем. Подняла их, вспоминая, куда и когда ездила последний раз. К врачу в мае? Нет, позже. Мелькнуло воспоминание: день клонится к вечеру, мокрые после ливня улицы, она возле аэропорта. Но почему? К ней никто не приезжал. Наверху тщетно ждали гостей пять свободных комнат. Маргарита уделяла им внимание раз в две недели: вытирала пыль. Может, ключи там? Нет, вряд ли.
Маргарита перебрала жалкую стопку конвертов. Интересно, получает ли кто-нибудь менее интересную почту, чем она? Счет за высокоскоростной Интернет, счет за газ, рекламный проспект из супермаркета… А вот и конверт потолще, с написанным от руки адресом. Вырезанные из канадской газеты ее кулинарные колонки за последний месяц. Редактор любезно посылала их Маргарите, чтобы та могла насладиться своими словами, напечатанными на бумаге.
Именно колонка не дала Маргарите зачахнуть. Когда она выписалась из клиники, ей пришлось выдержать еще один болезненный удар – закрытие ресторана. Маргарита не могла разговаривать и не желала ни с кем встречаться, поэтому ее юрист, Дэмиан Викс, устраивал телефонные конференции, на которых она молчала и чувствовала себя запертой в клетке вместе с Дэмианом и людьми из магазина подарков в темном чулане. Другая сторона полагала, что сможет использовать Маргаритин «несчастный случай» – «душевное заболевание», «принудительное лечение», как угодно – в своих интересах, но Дэмиан выбил за ресторан солидную сумму. Он блестяще торговался, видимо, помнил сотни изысканных ужинов, бутылки вина, которые Маргарита припрятывала специально для него, и то, что она никогда не забывала о его аллергии на морепродукты. Маргарита думала, что деньги облегчат ей жизнь, но заблуждалась. Ее спасла колонка в газете. Звонок раздался как раз на той неделе, когда Маргарита вновь смогла разговаривать без боли. Звонила редактор кулинарной рубрики в газете «Калгари дейли пресс»: «Мне дали ваш телефон. Мы хотим предложить вам ежедневную колонку о еде, где вы бы делились рецептами, объясняли технологию приготовления блюд». «Калгари?» – удивилась Маргарита. Пришлось даже посмотреть в атласе. Провинция Альберта, в Канаде. Как бы то ни было, со временем Маргарита обнаружила, как здорово снова думать и писать о еде для города, где она никого не знает и никто не знает ее. Редактор, Джоани Спаркс, бывшая домохозяйка и мать трех взрослых дочерей, стала самой большой поклонницей ее таланта, между ними возникло даже некое подобие дружбы, впервые за последние четырнадцать лет жизни Маргариты. Тем не менее они общались в основном записками на желтых стикерах. Сегодняшняя гласила: «Все в восторге от меню для пикника».
