Юлия Данцева - Мастер и Виктория
Один раз звонил Зимин. Я не захотела говорить с ним, просто бросив трубку. Потом написала ему письмо с просьбой удалить информацию обо мне в его картотеке.
Я никогда не задумывалась о самоубийстве. Не то чтобы я была религиозной и считала его смертным грехом или боялась попасть в ад. Напротив, была глубоко уверена в том, что никакой высшей силе не по зубам придумать что-то хуже обычной человеческой жизни. Просто я считала смерть слишком легким выходом.
Не думала я о смерти и в тот вечер, когда не могла уснуть, вцепившись зубами в подушку и тихо подвывая от боли, которая разрывала мою грудь. Я опять ненавидела себя. Лютой ненавистью. За свою трусость, за свое малодушие. За то, что отказалась принадлежать своему Мастеру. И теперь кто-то другой служит ему, моему божеству. За что я цеплялась? Что такого ценного я боялась потерять? Я была никем и ничем. Пустой пивной бутылкой, выброшенной на свалку. И теперь, то божественное сияние, что могло наполнить меня, превращая в нечто прекрасное, навсегда погасло.
Когда боль и отвращение стали невыносимыми, я поняла, что сойду с ума, если просто не усну. И приняла снотворное. Потом еще. И еще.
Уснула. Но утром проснуться не смогла.
Очнулась я в больнице. Потом мне рассказали, что Надежда забеспокоилась, когда я не вышла на работу. На звонки я не отвечала. Она послала своего шофера. И когда я не открыла дверь, он вызвал спасателей.
Глава 7. Антон
В больнице я провалялась почти три недели. Причем две из них меня наблюдал психиатр. Тщетно я пыталась объяснить, что не собиралась покончить с собой. Меня все-таки записали в суицидники.
Меня навещали Алиса со своим Левой, уже порядком поправившаяся и жутко счастливая, и Надежда, строгая и подтянутая – за спиной угрюмый секьюрити. Не пришел только Зимин. Алиса говорила, что он уехал куда-то в Европу, не появлялся на работе почти месяц. Хотя его я особо не ждала. Кто я такая ему, чтобы меня навещать?
Врачи, убедившись, наконец, в том, что я больше не буду пытаться наглотаться таблеток, сообщили, что выпишут меня. Правда, под наблюдение психиатра. А Надежда обещала отправить на море, куда-нибудь на Кипр или в Испанию, чтобы я развеялась и подумала о своей жизни.
В тот день я сидела на лавочке в больничном парке и, прикрыв глаза, грелась в еще робких лучах майского солнышка.
Почувствовав на плече тяжелую мужскую ладонь, я подумала, что это мой лечащий врач, Иван Степаныч, и уже открыла рот, чтобы начать оправдываться за свой несанкционированный побег из палаты, но лицо склонившегося надо мной мужчины было мне не знакомо.
Бывают на свете такие редкие люди, которые словно светятся изнутри. Каким-то особенным, ни на что не похожим светом. Будто внутри у них собственная электростанция.
Я даже зажмурилась. Незнакомец стоял против света и его ярко-рыжие смешно торчащие вихры горели, подсвеченные лучами солнца. Лицо в задорных веснушках, с резковатыми чертами, волевое, но улыбка – искренняя, открытая. Пронзительно-синие глаза под светлыми, рыжеватыми ресницами.
- Привет, – просто сказал он и смутился.
- Привет, – ответила я и тоже покраснела.
- А я Антон, - он протянул мне свою широкую ладонь. Тыльная сторона была покрыта короткими рыжеватыми волосками, и солнце золотило их. Это было красиво.
- Виктория, - я вложила свою руку в эту лапищу и почувствовала себя фарфоровой куклой. Если он сожмет мои пальцы чуть сильнее – они стекут, как песок.
- Как ты себя чувствуешь? – он опять смутился. Как мальчишка. Хотя ему навскидку за двадцать пять.
- Нормально, - ответила я, - скоро выпишут.
- Это хорошо, - он улыбнулся как-то виновато. – Нам запрещено вообще-то навещать… эм... – он замялся, будто подбирая слово, - клиентов.
Клиентов?! Я ничего не понимала.
- Спасатель я, - пояснил Антон. – Сломал твою дверь. Но обещаю починить.
Ох… спасатель. Точнее, спаситель. Иван Степаныч говорил, что, если бы меня привезли на полчаса позже, мой мозг пострадал бы сильнее, и я стала овощем.
- Спасибо, - ответила я, просто не найдясь, что еще сказать. – Не нужно. Сама виновата. Не рассчитала с таблетками.
- Так ты?.. – он осекся, но я поняла, что он хотел спросить.
- Нет, - бросила я сухо. – Я не самоубийца. Просто не рассчитала.
- Это хорошо! – его широкое лицо расплылось в улыбке, и мне показалось, что солнце стало светить ярче. Даже прищурилась. Он будто бы ослеплял меня.
- Когда тебя выписывают? – спросил он и снова смутился. – Ничего, что на «ты»?
- Ничего, - вздохнула я, - терпеть не могу «выканья».
- Я тоже. Так когда?
- Обещали завтра.
Помолчали. Но с ним мне было очень комфортно молчать. Не было этого жуткого чувства неловкости, когда пытаешься придумать предлог, чтобы уйти.
- Ну ладно, - он встал с моей скамейки, - выздоравливай. Пойду.
Мне не хотелось, чтобы он уходил.
- Спасибо, - опять сказала я и усмехнулась собственному косноязычию.
Он уже повернулся, но потом хлопнул себя по лбу.
- Дурак. Это тебе, - неловко плюхнул мне на коленки пакет с апельсинами.
- Ну зачем? - теперь смутилась я.
- Витамины, - он опять улыбнулся. Какая же у него улыбка необыкновенная. – А можно я тебе позвоню? Есть телефон?
- Есть, – ответила я, тоже улыбаясь. – Записывай.
Он позвонил. И еще раз. И еще. О чем мы только не говорили. Он шутил, рассказывал какие-то глупые анекдоты, случаи из своей практики. О кошках на дереве и в вентиляционных трубах, о мальчиках с хрустальными вазами на голове, возомнивших себя принцами. Я смеялась. Мне было так хорошо. Никогда не было так хорошо.
Антон забрал меня из больницы. Смущаясь, отдал ключи от нового замка. Дверь мою он уже успел починить. На предложенный кофе не остался, но позвонить пообещал.
Вечером мы сидели с Алисой и ее Левой на кухне, пили чай с эклерами, и она рассказывала мне обо всем, что произошло, пока я лежала в больнице.
В «Спейсере» произошла смена руководства. Новый шеф был далек от Темы, и тематические вечеринки там больше не проводили. Зимин так и не вернулся из Европы - поговаривали, что насовсем переехал куда-то в Швейцарские Альпы. Я вздохнула, вспомнив, как каталась на горных лыжах с Исповедником. Это было здорово. Алиса сказала, что они с Левой тоже завязали с Темой. Беременность - не лучшее время для сессий. А потом – ребенок, пеленки, распашонки. Я слушала и думала, что это символично. Я тоже не собиралась больше возвращаться. Нужно было начинать новую жизнь.
Еще через неделю я вышла на работу. Надежда снова улетела в Штаты заключать очередной контракт, и я откровенно бездельничала, болтая с девчонками из маркетингового отдела и бухгалтерии. Мое блаженное ничегонеделание продолжалось еще неделю.
