Галина Артемьева - И в сотый раз я поднимусь
У некоторых с туалетами завязывались очень непростые отношения. Хотелось чистоты, отсутствия вонищи и чтоб никто не требовал заканчивать побыстрее и строиться.
Тем не менее приспособиться старались все.
Одна из самых знаменитых русских пословиц: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Как-то маленький Ромка спросил маму, почему это, если ты будешь много работать в поте лица своего, как Бог Адаму велел, и не будешь нарушать закон, все-таки суму, то есть нищету, и тюрьму должен рассматривать как возможные варианты своей судьбы. Пришлось сделать краткий исторический экскурс по страницам родной истории: про Ивана Грозного с его опричниками, про смутные времена, Пугачевский бунт, убийство императора Павла, восстание декабристов. Так в быстром темпе дошли до сталинских времен. По всему выходило, что человек всегда был пешкой, зависимой от того, кто в данный момент дорвался до власти. Но и цари, в свою очередь, ни от чего гарантированы не были.
Видимо, поэтому в нашей стране, начиная с детсадовских времен, людей постепенно приучают к лагерному зэковскому быту, когда даже в сортир шагать можно только всем вместе, построившись.
То, что в детстве усвоишь, останется с тобой навсегда…
4. 91-й
За год до возвращения семьи в Москву умерла тетя. Осталась Саша одна. Нет, конечно, у нее была семья, любимая и ценимая. Но когда умирает тот, кто к тебе, взрослому, относится как к ребенку, начинаешь всерьез понимать свое одиночество.
Вернулись они насовсем после пяти лет в пустую квартиру, в страну, где полным ходом шла перестройка.
Вся прежде запрещенная литература валом публиковалась огромными тиражами в журналах. Читали днями, ночами, не веря в то, что так называемая гласность воцарилась в стране надолго.
Читали, оплакивали, ужасались.
Все! Десятилетиями обещаемое будущее, в которое давно уже никто не верил, рухнуло окончательно.
Однако все жили надеждой, что скоро – вот только перетерпим маленечко – пообещают новое будущее, гораздо лучше прежнего. Всем хотелось зажить, как на Западе. Заграница стала образцом и главным ориентиром. Заграницей укоряли, ее ставили в пример. Неудивительно, что все, кто мог, устремились туда, в земной, по слухам, рай. А кто оставался дома, мечтал, что как-то все образуется, достаточно потерпеть каких-то 500 дней.
Саше исполнилось тридцать. Заботы ее одолевали – что бы ни происходило, детям надо дать лучшее образование, научить жить правильно, а именно: честно и для блага всей страны. Ну, каждый своих детей учит тому, чему его когда-то научили. Вот она и старалась изо всех сил. Давала частные уроки, которыми оплачивала английскую репетиторшу для всех троих детей, а также Мишкины занятия музыкой.
Постепенно возникла серьезная проблема: Антон стал выпивать. Многие тогдашние мужчины боялись перемен, тревожились, что не смогут вытянуть свои семьи. И спасение искали в алкоголе. Саша с ужасом замечала, что, выпив, муж становится другим человеком: злобным, скандальным, агрессивным. Трезвый – лучший друг, замечательный отец. Пьяный – распоследний гад. Протрезвев после каждой выпивки, «лучший друг» каялся и клялся, что все – больше никогда. Саша верила. Хотела верить. Она очень нуждалась в его помощи, понимая, что в существующих условиях не вытянет ребят в одиночку. Так и жили: от клятвы к выпивке, от недели к неделе. Надежда все-таки теплилась.
В августе 91-го года они отдыхали в Светлогорске, под Калининградом. Когда-то это была Восточная Пруссия. После войны территория досталась стране-победительнице, немцы были изгнаны из своих домов, земля заселена новыми пришлыми гражданами бескрайней страны-победительницы.
В начале 90-х бывшие жители Пруссии, немецкие граждане, ринулись, благословляя обожаемого Горби, искать свои дома, в которых родились и которые помнили и описывали своим потомкам все эти долгие, казавшиеся безнадежными, годы.
Саша гуляла с детьми среди сосен, наслаждаясь запахами хвои и моря, когда к ней подошла крупная холеная немецкая дама с каким-то вопросом. По-немецки Саша тогда не говорила, общались с помощью английского. Немка спрашивала, здесь ли живет Саша. Слово за слово – разговорились. Дама оказалась родом из этих самых мест. Горячо поздравляла с концом тирании. Признавалась в сумасшедшей любви к Горби. Надеялась, что сможет насовсем сюда вернуться и зажить на своей земле – наконец-то восторжествует справедливость!
Слушая настойчивую даму, Саша испытала чувство, что она сама, ее дети, да и вся ее страна были дичью, которую долго выслеживали охотники, расставляли капканы, ловушки. А сейчас они попались. И охотники решают, как с ними поступить. Это ее чувство проявилось как удушье. Она свернула разговор, позвала детей и ушла.
Понимание катастрофы тяготило, хотя она не имела права тратить силы на уныние и предчувствие беды.
Дома, в родной сторонушке, Горбачеву уже не верил никто. Он был хорош для Запада, где не понимали его чудовищного выговора, где все сглаживалось умными переводчиками. А сколько в народе было анекдотов об этих его «на€чать», «ухлубить», «ложить»! Злых анекдотов, не как в брежневские времена. Он не умел прямо ответить на вопрос, увиливал, слова его расползались по мозговым извилинам слушателей и никогда не собирались в нечто конкретное. У всех было четкое ощущение, что он сам не понимает, что творит, и не готов отвечать за содеянное.
Рано утром 19 августа семья Александровых вернулась в Москву. Детей надо было готовить к школе. У Антона оставалось несколько дней отпуска. Саша думала, что они все вместе походят по музеям: Третьяковка, Пушкинский – любимые галереи ее детства.
Все получилось по-другому. Объявился ГКЧП, провозгласивший возврат к старому курсу. Они не успели даже детей перемыть после поезда, как услышали телевизионное сообщение. Потом началось «Лебединое озеро». Хотелось немедленно идти на улицу, родной дом казался тюрьмой.
«По-старому – это значит никогда не выехать за границу? Это снова репрессии?» – думала Саша.
Они жили в трех минутах ходьбы от Белого дома. Пошли всей семьей туда, посмотреть, что происходит. Со всех сторон подтягивался народ. Люди говорили о возможной танковой атаке, собирались строить баррикады. Накрапывал дождик, переставал. Время от времени из окна правительственного здания выглядывал Ельцин в белоснежной рубашке, выбрасывал толпе листовки. Люди говорили, что Горбач захотел дать задний ход и сам организовал ГКЧП.
– Запомните этот день, – сказала Саша детям.
– Да, детки, день особенный, – поддержала стоящая рядом женщина. – Ведь сегодня Преображение Господне. Яблочный Спас. Вот, держите яблочки. Освященные.
