Татьяна Корсакова - Старинный орнамент везенья
Липа молчала неделю, просто не находила в себе сил заговорить. Каждое утро проводила ревизию собственной души и не могла обнаружить там ничего такого, за что стоило бы цепляться, что стоило бы обсудить с внешним миром. На второй неделе ее забрали в психушку, как склонную к суициду и социально опасную.
В психушке было хорошо. Липа лежала в палате одна и настоящих психов видела только на прогулке. На нее не надевали смирительную рубашку, не привязывали к кровати, не уговаривали «поделиться наболевшим». Можно было часами смотреть в потолок или окошко, на котором не было никаких решеток. Два раза в день к ней заходила молоденькая доктор-стажер. Доктора звали Ингой Николаевной, она была всего на семь лет старше Липы. Она ни о чем не расспрашивала, не задавала наводящих вопросов, но как-то так само собой получилось, что броня Липиного равнодушия дала трещину, и она рассказала доктору Инге Николаевне все: и про Шарика, который, спасибо тебе, господи, цел и невредим, и про пыльный сарай, и про то, что теперь каждую ночь она слышит визг старых пружин. Липа рассказала, и ее сразу отпустило, точно боль, копившаяся внутри, нашла, наконец, выход.
Инга Николаевна, к тому моменту уже просто Инга, предлагала дать делу ход и наказать Кота по закону, но Липа отказалась. Она хотела все побыстрее забыть.
– Я бы не простила, – сказала Инга с такой убежденностью в голосе, что Липа сразу поверила – эта хрупкая девушка спуску никому не даст и отстоит свою честь при любых обстоятельствах.
А она сама чем хуже? Ничем!…
В детдоме ее встретили настороженно. Ну еще бы, Мартьянова-то в дурке побывала! А в дурку никого просто так не упекут. Значит, она теперь потенциально опасна, и держаться от нее нужно подальше. Ее не тяготило одиночество и изоляция. Она готовилась поквитаться с Сашкой Котом…
Добраться до Кота не составило труда. Это Липа умерла там, в пыльном сарае, а в его жизни ничего не изменилось. Он все так же обижал слабых и до позднего вечера таскал железо в «качалке». Ключ от «качалки» Липа стащила у физрука, а во время дежурства в столовой прихватила кухонный нож. Нож был не слишком большим, но очень острым, чтобы не порезаться, она завернула его в полотенце, сунула за пояс джинсов, загодя пробралась в «качалку», притаилась за горой спортивных матов, приготовилась к ожиданию. Ждать пришлось долго, часа полтора, не меньше. У парней «качалка» была очень популярна, этакий детдомовский вариант мужского клуба для избранных. В нее лишь бы кого не пускали, только самых-самых.
За полчаса Липа наслушалась всякого, знали бы девчонки, о чем говорят эти уроды. Слышала бы Юлька Змушко, первая красавица детдома и очередная пассия Кота, как он со смаком препарирует их личную «взрослую» жизнь. А Юлька думает, что у них с Котом самая настоящая любовь, и на остальных девчонок смотрит свысока. Дура… Интересно, этот урод и о ней вот так вот рассказывал своим дружкам-дегенератам? Горло вдруг свело судорогой, в глазах защипало, но плакать она себе запретила. Она пришла сюда не затем, она пришла, чтобы поквитаться.
Наконец, терпение было вознаграждено: парни начали расходиться, через пару минут Кот остался один. Он всегда задерживался в «качалке» дольше остальных. Он же кандидат в мастера спорта, надежда и гордость детдома. Ему нужно тренироваться, поддерживать спортивную форму.
Когда за последним из его приятелей захлопнулась дверь, Кот отложил гантели, полюбовался на свое отражение в прикрученном к стене зеркале. Принял позу поэффектнее, напряг бицепсы и удовлетворенно хмыкнул. Кот страшно нравился себе родимому. Еще бы не понравиться: рост под два метра, гора мышц, подбородок, который принято считать волевым, белые волосы, голубые глаза – истинный ариец, ни капли грязной крови. От бешенства у Липы затряслись руки, она едва не выронила нож.
Кот, вдоволь налюбовавшись своим отражением, прошел к стойке со штангой. Штанга была тяжелая, из своего укрытия Липа видела, как вздулись у Кота вены на руках, на шее, даже на висках, как покраснело лицо, а над верхней губой выступили капли пота. «Еще чуть-чуть, – уговаривала она себя, – пусть он устанет».
Она выбрала правильный момент, когда пот уже вовсю струился по лицу Кота, а руки с натянутыми как канаты жилами заметно дрожали под весом штанги. Ей не пришлось прикладывать особых усилий, достаточно было просто подойти сзади и навалиться всем весом на перекладину штанги. Что-то тихо хрустнуло, Кот взвыл. «Рука, – подумала Липа отстраненно, – я только что сломала ему руку». В душе не шевельнулось ничего: ни жалости, ни радости. Она надавила на штангу чуть сильнее, и та с грохотом рухнула на пол. Теперь садист и расист Сашка Котов оказался в западне. Он выл и корчился, но одной здоровой рукой сдвинуть штангу не мог. Между перекладиной и его шеей оставалось от силы пять сантиметров. Идеальная получилась мышеловка.
– Ну, привет, – сказала Липа и присела на корточки перед своим мучителем. – Больно, да? Мне тоже было больно…
– Ты? – прохрипел он и сильно побледнел.
– Я. – Липа развернула нож, осторожно, кончиком пальца проверила остроту лезвия.
– Мартьянова, ты что задумала, твою мать?! – Кот не спускал взгляда с ножа.
– Острый, – она удовлетворенно кивнула, – очень острый.
– Мартьянова, не дури! Брось его немедленно и позови кого-нибудь… моя рука… – Кот застонал.
– Да, я ее сломала.
– Что тебе нужно? Ты, идиотка! Что ты от меня хочешь?!
– Я не идиотка, – поправила она мягко, – я что-то вроде умалишенной. Я даже в дурке была. Или ты забыл?
Он помнил. По расширившимся от ужаса зрачкам было видно, что помнил.
– У меня теперь есть желтый билет. – Острием ножа Липа легонько провела по напрягшемуся животу Кота. – У меня теперь есть желтый билет, и если я тебя сейчас порежу, мне за это ничего не будет. А возможно, меня даже не заподозрят.
Она думала, что Сашка Котов сильный, а он оказался слабаком и трусом, он расплакался. Липа сидела и смотрела, как по идеальному «арийскому» лицу текут слезы.
– Мартьянова, не надо! Ну пожалуйста… Я больше никогда… Я даже никому не рассказывал…
– Да, ты больше никогда так не будешь, – прошептала она, перехватывая рукоять ножа поудобнее…
…На крыше что-то громыхнуло. Липа вздрогнула, отвлекаясь от страшных воспоминаний, вытерла мокрые ладони о джинсы. Надо бы посмотреть, что там такое, но ноги словно вросли в пол. «Еще день, – успокоила она сама себя, – днем призраки не шастают. Во всяком случае, раньше не шастали. Вперед, Мартьянова!»
Дверь, ведущая на крышу, была заперта, но, по большому счету, это ничего не значило. В ее доме все двери заперты, но это не помеха незваному гостю…
