Идеальные незнакомцы (ЛП) - Джессинжер Джей Ти
В поисковой строке Google я набираю — You've got another thing coming.
Google услужливо выдает мне 798 000 000 результатов.
Первый — клип на одноименную песню хеви-метал - группы Judas Priest, который наполняет меня самодовольством. Если известная рок-группа записала ее как thing вместо think, то я, очевидно, права.
Мой короткий приступ самодовольства продолжается до тех пор, пока я не прокручиваю страницу дальше вниз и не нахожу статью в Merriam-Webster об использовании этой фразы. Перейдя по ссылке, я с ужасом узнаю, что до сих пор ведутся дебаты о правильности выбора слова. Очевидно, мнение — это более старый вариант, происходящий из британского английского языка XIX века, а вещь — более современный и более распространенный, но часто критикуемый языковыми пуристами как некорректное калькирование.
Другими словами, мы с Джеймсом оба правы... за исключением того, что он более прав, чем я.
Привет, вмятое эго, мой старый друг.
Поскольку мне нужна моральная поддержка, я достаю свой мобильный телефон из сумочки на столе и отправляю Эстель сообщение.
Вопрос для твоего высшего литературного мозга: Как ты думаешь, будет правильно: У тебя есть другая ВЕЩЬ или у тебя есть другая МЫСЛЬ?
Пока я жду ответа, я иду на кухню. Сбрасываю каблуки, открываю холодильник и некоторое время всматриваюсь в него, пока не осознаю, что не голодна. Я не ела с самого завтрака, но после оргазма в книжном магазине, внезапной пародии Джеймса на Гудини за ужином и воспоминаний о том, как сильно выпятилась моя губа, когда я сказала ему, что он ошибался насчет мыслей и вещей, мне действительно хочется выпить, чтобы успокоить нервы.
Я наливаю себе бурбон и только я собиралась пригубить его, как у меня зазвонил мобильный телефон. Эстель ответила.
ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ТЫ СНОВА ПИШЕШЬ?
Не прошло и пяти секунд, как у меня звонит телефон. Я улыбаюсь и нажимаю кнопку Ответить. — Привет, Эстель.
— Куколка! — радостно восклицает она. — Скажи, что у тебя хорошие новости!
Я не могу удержаться, чтобы не подразнить ее. — Боже, никакого давления или чего-то подобного. Разве я не могу просто спросить твое мнение?
Она смеется. — Фух. Единственный раз, когда ты спрашивала моего мнения о чем-то, это когда я пригласила тебя на обед в Le Bernardin на твой тридцатый день рождения, и ты не могла выбрать между сашими и икрой.
— Это неправда! Я отчетливо помню, как спрашивала твое мнение о том, стоит ли мне выходить замуж за Криса.
Наступает долгая пауза, затем Эстель трезво говорит: — Нет, куколка, не спрашивала. Если бы это было так, ты бы уволила меня как своего агента.
— Что ты имеешь в виду? — удивленно спрашиваю я.
Опять долгая пауза, которая так не похожа на Эстель, что мне становится не по себе. Обычно у этой женщины нет никаких фильтров.
— Я имею в виду, что Кристофер не очень хороший парень. И он точно не был хорошим для тебя.
Это шокирует меня. Хотя мы с Крисом разведены, я чувствую, что защищаю его. Я расстроена и смущена тем, что она так о нем говорит.
— Эстель, о чем ты говоришь? У нас были разногласия, как у любой пары, но мы...
— Он бросил тебя, когда ты нуждалась в нем больше всего, — вмешивается она, ее голос становится жестким.
Я помню, как одиноко я чувствовала себя, сидя на той холодной скамье в церкви одна. Какой истощенной и одинокой.
Мой голос дрожит от эмоций, я говорю: — Каждый справляется с горем по-разному.
Голос Эстель смягчается. — Да, по-разному. Но отец, который не появляется на похоронах собственного ребенка...
Я обрываю: — Он не смог с этим справиться. В этом нет ничего необычного.
Психолог сказал...
— или на рождение его ребенка.
— Он не смог вовремя уйти с работы! Ты же знаешь, что она родилась раньше!
— который оставил жену в чужой стране во время медового месяца.
— Ради Бога, Эстель! Он же дипломат! Началась война! Он был нужен! Это я сказала, что он может уехать!
После моего гневного взрыва мы обе замолкаем. Эстель тяжело вздыхает. Потом она говорит: — Тебя устраивало все, что он делал. Все его молчание, все его отсутствия, все способы, которыми он не удовлетворял твои потребности... все было хорошо. Потому что ты любила его. Но он не заслуживал этого. Он не заслуживал тебя.
Горячие слезы пекут глаза. Горло так сжимается, что я едва могу проглотить полный рот бурбона, но мне удается его протолкнуть. Он пропекает полую дорожку до желудка и сидит там, сердито булькая.
Я говорю сквозь сжатые челюсти. — Так или иначе. Отвечая на твой вопрос, да, я снова пишу. Пишу довольно много, на самом деле. И это чертовски хорошо. Скоро вышлю тебе то, что получилось. А сейчас мне надо идти. Спасибо, Эстель. Пока.
Я нажимаю Завершить и швыряю телефон через всю комнату. Он с грохотом ударяется о стену, разлетается вдребезги, а потом падает осколками на пол.
Я оставляю его там, где он лежит, и выхожу из кухни, сердито утирая слезы. В гостиную ведет балкон с площадкой, достаточно большой, чтобы на ней мог стоять один человек. Я отодвигаю шторы и открываю французскую дверь, затем выхожу и опираюсь на изогнутые перила.
Небо мрачное, затянутое темными облаками. Басовитый раскат грома отдается где-то далеко. Воздух влажный и напоенный резким запахом озона — все признаки приближения летней грозы.
Когда начинают падать первые капли, я поворачиваю лицо к небу и закрываю глаза, позволяя дождю смешаться с моими слезами.
Отец, который не пришел на похороны собственного ребенка.
Это было самое болезненное. Из всех раз, когда Крис отсутствовал, этот раз так глубоко врезался в мое сердце, что раны все еще свежи, будто их нанесли вчера.
Моя дочь умерла, моя душа превратилась в пепел, а моего мужа нигде не было.
Все разрушилось после того, как мы потеряли ее. Мы не могли больше разговаривать. Мы едва могли смотреть друг другу в глаза. Молчание в доме тянулось так долго, что я иногда думала, не потеряли ли мы способность общаться. Групповая терапия была ужасом, более болезненным, чем заливка кислотой открытых порезов. Все эти истории потерь нагромождались на мои собственные, пока я не почувствовала, что задыхаюсь.
Семейные консультации были не намного лучше. Не было никакого способа найти смысл в такой бессмысленной вещи, и никакие разговоры не помогли бы и не изменили бы ее.
Затем, наконец, после того, как Крис собрал вещи и съехал, я пошла на индивидуальную терапию, в последней отчаянной попытке найти мир с самой худшей вещью, которая когда-либо случалась со мной. Или хотя бы какой-то смысл.
Но в насилии нет никакого смысла. Убийство — это самоцель.
Стон вырывает меня из болота воспоминаний. Я открываю глаза и смотрю на ту сторону двора, откуда он раздался, на окно, которое еще мгновение назад было темным, а теперь освещено.
Джиджи и Гаспар в своей спальне, делают то, что умеют лучше всего.
Я отворачиваюсь и захожу внутрь, допивая оставшийся бурбон. Затем выключаю свет и ложусь спать.
***
Просыпаюсь через несколько часов, инстинктивно чувствуя, что что-то не так.
Это материнская интуиция. Обостренный слух. Обостренный нюх. Тонко настроенные усики, которые ты никогда не теряешь, даже когда твоего ребенка уже давно вырвали из твоих рук.
Сердце колотится, я сажусь в постели, напрягая уши, чтобы услышать какой-то звук. Я не уверена, что это был за звук, который разбудил меня, но я напряженно вслушиваюсь в темноту. Мои глаза медленно адаптируются, пока я не могу различить края комода, изогнутую ручку стула у двери.
И высокую фигуру мужчины, стоящего возле него.
Я кричу от ужаса, но он набрасывается на меня, прежде чем я успеваю соскочить с кровати. Он хватает меня и прижимает своим тяжелым телом к матрасу, пока я дико борюсь под ним.
— Оливия, — рычит мне на ухо грубый голос. — Это я. Остановись. Это всего лишь я.
