Мария Воронова - Уютная душа
— Да почему?
— Ты думаешь, я не понимаю, какой я была противной девицей? Грубила тебе, по дому никогда не помогала… И вообще считала тебя самым главным врагом. Человеком, который не дает мне жить так, как я хочу, исключительно из-за самодурства.
Он хмыкнул и вышел на балкон покурить. Дом стоял почти на самом берегу бухты, и с балкона открывался великолепный вид на океан. У Миллера перехватило дыхание. Он стоял, смотрел и не мог поверить, что находится на кромке материка, на краю огромного водного пространства.
— Да нормальная ты была девчонка, — сказал он, выбросив окурок. — Переходный возраст, дело известное. Я никогда не сердился на тебя. Знал, что ты перебесишься и станешь хорошим человеком.
Оля поежилась.
— Что — переходный возраст? Ты тоже был подростком, когда все случилось.
Они вернулись на кухню. Как ему нравилось просто быть с ней рядом! Молча смотреть на родное лицо, так похожее на его собственное, и не тратить время на бессмысленные разговоры. Тепло ее рук говорило ему гораздо больше, чем любые слова, но женщины так уж устроены, что любят рассуждать о чувствах.
— В шестнадцать лет я был точно таким же, как ты, просто жизненные обстоятельства заставили меня скрывать свои эмоции, — сказал он после недолгого раздумья. — Вот и результат — загнанные в угол, демоны до сих пор сидят в моей душе. А ты могла выплескивать чувства. И слава Богу!
— Прости меня, Дима…
— Вот заладила! Раз и навсегда запомни, ты ни в чем не виновата передо мной. И вот еще что. Ты говоришь, что считала меня врагом. Наверное, ты имела на это право. Из-за бытовых забот у меня недоставало сил тебя любить. Я просто исполнял свой долг по отношению к тебе.
— Дим, этого вполне достаточно.
Она снова обняла его, и Миллер почувствовал, как на макушку упала теплая капля.
— Не плачь. Если бы я тогда любил тебя по-настоящему, ты тоже была бы добрее ко мне. Да вот и сейчас… Если бы я не влюбился, наверное, не заскучал бы по тебе так сильно.
Слезы моментально высохли:
— Ты влюбился? Ну-ка, ну-ка…
Сестра уселась напротив и подперла щеки кулачками, приготовившись выслушать душераздирающую love story.
— Нечего рассказывать. Она замужем. Так что любовь придется вытравить, как тараканов.
— Как многолетняя обитательница общаги, авторитетно заявляю, что тараканов вытравить невозможно. Это утопия. Видно, не по-детски тебя скрутило, раз ты сбежал на другой конец страны.
Миллер грустно кивнул.
— Знаешь, говорят, жена не стена. То есть муж, — опустив глаза, сказала Ольга.
— И кто я тогда буду? Жалкий пес, которому время от времени кидают косточку с хозяйского стола? Нет уж, любовниками мы не станем. Так мы сможем сохранить уважение друг к другу. Знаешь, пока ты не нарушил принципы морали, они кажутся глупыми и косными. Но переступив через них, понимаешь, что на самом деле это предостережения, призванные сохранить твой душевный покой. Отношения, замешенные на лжи и стыде, обречены. Я говорю прописные истины?
Не поднимая глаз, Оля водила черенком вилки по скатерти.
— За годы жизни с тобой у меня чуть голова от твоих прописных истин не лопнула.
— А я думал, она у тебя бронированная. По-моему, от нее все со звоном отскакивало. Ну что же ты? — Он поспешил взять сестру за руку, заметив, что ее глаза снова наполняются слезами. — Все у нас с тобой было нормально, по-другому не бывает.
— Но хоть поухаживать ты можешь? Попытка не пытка. Вдруг она не любит мужа или он изменяет ей? Или уводить жену от мужа ты тоже считаешь безнравственным? Глупо. Если она несчастна в браке, все равно уйдет.
— Она производит впечатление счастливой женщины. Зачем я буду смущать ее покой? Смешно: всю жизнь я был окружен женщинами, мечтающими выйти за меня замуж, а когда захотел жениться сам, выбрал ту единственную, которая несвободна.
— Жизнь не школа гуманизма, — вздохнула сестра.
Все дни отпуска Миллер вел бездумную, почти растительную жизнь. Много спал, ел по четыре раза в день, а остальное время отдавал прогулкам с сестрой.
Они исходили почти весь город — от старых прибрежных домов до новостроек. Владивосток стоит на сопках, которые скрадывают длину пути. Иногда казалось, что до намеченной цели они доберутся за двадцать минут, а шли два часа, но их это не пугало. Ольге нужно было много ходить из-за беременности, а ее брат с детства любил пешие прогулки — они помогали ему сосредоточиться и навести в голове порядок.
— А помнишь, как ты приезжал ко мне в санаторий? — спросила Ольга, когда они неспешно прогуливались по набережной с мороженым в руках.
— Это сразу после аварии? Да, тогда я сдал тебя в санаторий «Солнышко», чтобы ты не видела того ужаса, что у нас происходит. Я думал, ты забыла.
— Прекрасно помню. Ты приехал, взял меня сразу после тихого часа, и мы пошли на Финский залив. Сколько там было топляка!
— Какого топляка?
— Ну этих… водорослей, что ли. Такие трубочки, на солому похожи, только круглые. Весь берег был ими усеян, они так красиво лежали. Как рисунок волны. Я старалась наступать на них, чтобы хрустели. И куски снега на песке, плотные, как пемза. Я еще удивлялась, как это — снег на пляже. Мне тогда казалось, что на пляже всегда бывает лето. Довольно мрачная была прогулочка, ты молчишь, с залива ветер дует, и небо такое низкое, вот-вот снег повалит. И тут вдруг — пони! Живой пони, до сих пор не знаю, откуда он там взялся. Я к нему побежала, стала по морде гладить, думала, ты сейчас ругаться начнешь, а ты подошел, тоже погладил его и вдруг достал из кармана бутерброды. Мне протягиваешь и говоришь: «Покорми его, только давай с ладони, а то он тебе пальцы откусит». Он у меня с ладони хлеб собрал, и такие у него были мягкие губы! До сих пор помню, мягче шелка…
Мороженое стало таять, и Оля держала его на отлете, смешно вытягивая шею и хватая губами расплывшиеся кусочки. Выглянуло солнце, серая вода в заливе засверкала, и стало понятно, почему бухта называется Золотой Рог.
Миллер попытался вспомнить, как они с сестрой кормили пони. Да, было что-то такое: низкие корпуса санатория, неистребимый запах манной каши и бочкового кофе — эти ароматы присутствовали во всех детских учреждениях, где Миллеру приходилось бывать. На бледно-зеленой стене — небрежно намалеванный Винни-Пух и сестра, в вытянувшихся на коленях колготках и казенном фланелевом халатике с неотстирывающимися пятнами на груди.
— А как ты в больницу приезжал? — допытывалась она. — Когда мне аденоиды вырывали, помнишь?
— Не вырывали, а удаляли. Не помню. А тебе три года всего было, так что ты тоже вряд ли помнишь. Мама рассказала?
