Ведрана Рудан - Любовь с последнего взгляда
Я хочу сказать, что я долго шла к тому, чтобы трахнуться с ним в первый раз, меня переполняли сомнения, угрызения совести, чувство страха. И все-таки я с ним трахнулась! В здании суда, в его кабинете. Здание суда находится в центре города. Ни вечером, ни ночью суд не работает. Я была журналисткой, которую знает весь город, его знала половина города. Мне было страшно. Войти в здание суда в девять часов вечера?! Мы вошли. Я знала, что меня защищают мои коллеги. Радио было настоящей крепостью. Дверь всегда заперта, вахтер на входе требует пропуск. Наши партнеры по браку и не предполагали, что, пока идет программа, некоторые из нас, а точнее почти все, в здании отсутствовали. Техника простая, ты записываешь на пленку несколько анонсов для заранее подготовленных передач, из радиоприемников раздается твой голос, а ты сам, или сама, в это время находишься между чьими-то ногами, или под каким-нибудь мужским телом. Если твой муж или твоя жена в такой неподходящий момент чувствовали потребность поговорить по телефону, у звукооператора на такой случай был миллион оправданий. Резким, недовольным голосом, голосом занятого по горло работника средств массовой информации, он говорил: простите, Александр готовится к передаче, позвоните позже! И жена больше не звонила. Пока мы трахались, музыкальный редактор ставил нам любимые мелодии. Мы совокуплялись в автомобилях, в квартирах друзей, в просторном туалете городской кофейни, там всегда звучит музыка. Мы трахались под песню Франца Блашковича и Драго Орлича «Николетто». Ну, слова вы знаете, «анна-итаке, жинга-ло, ото-бло, туба-эле, туба-ул, пи-ждрул». В здании суда туалеты тоже были великолепными. А иногда я разваливалась в кресле председателя суда, а он…
Я никому не рассказывала, как он трахается. Мои коллеги и подруги любили поговорить о херах своих мужчин и о том, как они трахаются. Чаще всего эти рассказы не стоили внимания. В них мужчина, как правило, был очень утомленным, нервным, и у него отсутствовала фантазия. Он бросался, голый, на супружеское ложе. Нужно было отдельно просить его вымыть хуй и ноги или хотя бы хуй, если ему было лень пойти принять душ. Он говорил: да я мылся вчера или позавчера, я не грязный, ты болезненно чистоплотна, это просто ненормально. Вот, он ложился на кровать, на спину, голым, расставлял ноги и отдавал свой хуй во власть бедной жены. Та сосала, сосала, сосала, пока у нее не воспалялись десны. Потом он приподнимался, запыхавшийся, издавал какие-то звуки, типа «мммм» или «грррр», лизал уши своей жене, которой вовсе не хотелось, чтобы ей лизали уши, кусал за задницу свою жену, которой вовсе не хотелось, чтобы ее кусали за задницу, вылизывал свою жену, которой вовсе не хотелось иметь дело с его языком, и засовывал хуй жене, которая как раз хотела почувствовать его язык. Эти несчастные женщины любили обо всем этом поговорить. Хуи у их мужей были довольно посредственными, но откровенно указать им на это было бы безумием. Несчастные жены называли их хуи следующими словами: зверь, животное, палица, булава, дрын, пест, молот… Помню, как мы рыдали от смеха в кофейне, которая потом закрылась, а позже там открылся австрийский банк. В день открытия этого банка в нашем городе устроили грандиозный фейерверк, лучше бы они снизили процент по кредитам. Кретины! Слушай, Анита, сказала Мери, Анита и Мери работали у нас на радио, одна в бухгалтерии, другая в маркетинге, а давай, скажи ему завтра, что хуй у него твердый, как посох Ивана Зайца. Иван Зайц — это бронзовый памятник, который виден нам, он прямо за окном кофейни. Завтра не смогу, сказала Мери, завтра он не трахается, теперь будет трахаться только в среду, в среду скажу, если не забуду. А что, если он меня спросит, кто такой Зайц? Ты ему скажи, что акцент не на Зайце, а на посохе, не настолько же он глуп? Мери на этот вопрос не ответила. В среду мы все, Анна, Анита и я, позвонили узнать насчет посоха и насчет Зайца… Пока я сходила с ума от любви к своему мужу, я никогда не рассказывала истории из моей интимной жизни, но когда я к нему охладела, его маленький хуек немедленно оказался в кофейне, посреди круглого металлического столика. Я не бог весть какая рассказчица, я просто сказала, что он у него очень маленький, а я должна восхищаться тем, что он якобы большой, и он сам уверен, что большой, как будто никогда не видел, что значит большой, ведь он ходит играть в баскетбол, они там принимают душ, так что мог бы понимать, что у него маленький… Моих подруг это не рассмешило, они сказали, что, может, он и знает, что его хуй не самый длинный на свете, но считает, что этого не знаю я. Он надо мной издевается, говорила я, он знает, что маленький, считает, что я этого не знаю, смеется надо мной, когда я спрашиваю: ну, где мой дрын? Без вариантов, сказала Анна, они все уверены, что у них всегда самый большой, без вариантов, мужчины, стоит им его вытащить, никогда не верят своим глазам.
В тот вечер мы вошли в здание суда около девяти… Когда я была очень молодой, я читала любовные романы. В этих романах женщины трахались под музыку. Не запомнила, какую именно, джаз, поп, рок или опера, важно, что это была прекрасная музыка. Я с нетерпением ждала, чтобы меня кто-нибудь оттрахал под Элтона Джона. Меня трахали многие, если считать, что семь или, может быть, восемь мужчин это много, но музыки не было никогда. В том числе и тогда, когда я в первый раз была с ним, я имею в виду мужа. Мы с ним были в машине, ему не удавалось разложить сиденья, это был какой-то древний «опель». В руке у него был гаечный ключ, сиденья не поддавались. Я ждала сзади, под юбкой у меня ничего не было, трусики валялись у заднего стекла, было жарко, середина дня, мы остановились в рощице возле автострады, там были сотни кусков туалетной бумаги, брошенных после того, как люди вытерли свои задницы, на каких-то странных, неизвестных мне кустах висели использованные кондомы. Ничего не добившись, он отложил гаечный ключ и навалился на меня на заднем сиденье, наверняка было не меньше плюс пятидесяти, он натянул кондом, мне показалось, слишком большой, слишком комфортабельный, не тот размер, я едва дождалась, чтобы он кончил, пока он стонал и долбил меня, правое сиденье вдруг само опустилось и шарахнуло меня прямо в висок. Кончив, он увидел, что сиденье придавило мне голову, тебе больно, совсем не больно, ты кончила, конечно. Но я начала про другое. Я не слышала музыки. Кто знает, где именно был в тот момент Элтон Джон? Тогда я не знала, что жизнь длинна и непредсказуема. Итак, мы вошли тогда, в первый раз, в здание суда с абсолютно ясным, недвусмысленным намерением, мы хотели трахнуться. Технические детали я опускаю. В темноте мы поднялись по каменной лестнице, открыли дверь суда, в темноте, закрыли дверь, включили свет, вошли в великолепный туалет, сначала он, за ним я… Он мне вставил, побыл во мне, потом вытащил, засунул и… Классика.
