Кристин Орбэн - Шмотки
– Мне очень хочется спать с тобой.
– Но я буду спать в леггинсах.
– А мне придется в футболке и кальсонах, обычно я сплю голышом, и пижамы у меня нет.
– Будем держаться вместе. В конце концов ты не станешь незнакомцем номер десять, и так даже лучше.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Объясню завтра утром. А тем временем я научу тебя, как нужно спать с девушкой. Умеешь?
– Нужно взять ее за руку?
- Ничего подобного. Придвинься к моей спине так, чтобы низ живота прижался к моим ягодицам, просунь одну ногу у меня между ног, а другую закинь мне на бедро. Кажется, что это сложновато, но на деле вовсе нет, наоборот, это очень естественно и удобно. Обними меня за талию, а теперь можешь взять меня за руку... Видишь, похоже на медленный танец, только наизнанку, декаданс, Серж Гинзбур и компания. Ну вот! Вскоре ты не сможешь засыпать в другой позе... Мне хочется помочь тебе, пока ты не встретил женщину твоих ночей. Для философа ты довольно удобный, податливый... Я думала, что в постели они более чопорные. Вот так, не сжимай так сильно. Погаси лампу. Спокойной ночи.
Пробуждение в стиле «трэш»
Я оказалась права, сон сжигает этапы. После того как мы проспали всю ночь, так и не став новыми любовниками, нас с философом можно было принять за старых друзей.
За столом, усыпанным хлебными крошками и листами 80-граммовой бумаги для принтера, мы честно поделили пакетик зеленого чая, разлив его в металлические китайские пиалы, расписанные драконами, и остатки бисквитов – они малость зачерствели, но стоило обмакнуть их в чай, и они размягчались, будто только что купленные. Он счел, что утром, без макияжа, я куда симпатичнее. Мой философ явно не разделял пристрастия Бодлера к накрашенным женщинам.
Насколько я заметила, мой сосед говорит о покойных писателях так, словно они живы и являются его друзьями. Его послушать, так Флобер и Стендаль ужинали у него накануне. Он принялся описывать их творения словами, которых я не понимала; в отместку я сообщила ему, что он был «трэш», а он не въехал: все-таки существуют слова, которые ему не знакомы, простые, даже общеизвестные слова, а он их отбросил, тоже мне, философ!
Некоторые из тех книг, о которых он говорил, я прочла: Джулиан Барнс, Бодлер, – этого оказалось достаточно, чтобы поразить его. Он же и понятия не имел о том, что интересовало меня.
Он не знал ни Эминема, ни «Москино», путал Тома Форда и Тома Джонса, Жан-Поля Готье с Жан-Ноэлем Галтье, чья парикмахерская находится на первом этаже нашего дома. Почему же на этой планете его мир пользуется большим уважением, чем мой?
Я уложила ему волосы руками, без расчески, нанеся на корни гель для волос, а затем растрепав их. Результат, надо признаться, получился довольно спорный, но он не сетовал.
Я засунула подальше его красный шарф и бритву.
Порой достаточно сущей малости, для того чтобы похорошеть. Ему недоставало костюма.
Я вновь завела речь о Иоши Ямамото, но ему это ровным счетом ни о чем не говорило, но чтобы сравнять счет, он назвал Ясуши, Ариеси Савако, Танидзаки Дзюнъитиро и Кэндзабуро Оэ (кажется, это не кутюрье!). Тогда я запулила Хана Мори, Кензо, Иссэ Мияке, Comme des Gargons, и мы были квиты. Философ, занимавшийся еще и социологией, зауважал меня.
Что касается шлепанцев, то я посоветовала не выбрасывать их: если разразится катастрофа, они могут снова войти в моду, после катастроф это случается.
Наплевав на возможную катастрофу, мы дружно сполоснули металлические пиалы. Этот философ вовсе не был мачо, хотя мой опыт подсказывал мне, что никогда не следует судить о мужчинах по первой встрече: тогда они горазды и на чашки, и на ласки; потом, по логике вещей, они заменяют напряжение на сжатие. И с большим запозданием принимаются за посуду. Вот почему мне так нравятся начала: не к чему придраться.
Он просил меня вновь остаться с ним на ночь, но я рассудила, что он живет слишком близко и здесь кроется определенный риск. Сон, как и любовь, не должен превращаться в привычку; к тому же при пробуждении я ощутила, что низ его живота отнюдь не расслаблен, а я так и не поняла, какой именно потребности соответствует у мужчин это утреннее напряжение мышц: связано ли это с любовью или с необходимостью помочиться. Никогда не осмеливалась спросить. Ну так вот, в ожидании соответствующей информации предпочитаю спать у себя.
В ожидании – под куполом юбок
Лестничная площадка позади, но едва ключ углубился в замочную скважину, зазвонил телефон.
Я подумала, что это звонит Бог. Это был он.
Сила притяжения, распространяемая на меня Богом, не имела ничего общего с неодолимым влечением к платью на бретельках после долгой зимы. Это было очарование иной разновидности, отличавшейся от вида, к которому принадлежали незнакомцы номер 8 и 9.
Бог пробуждал во мне скорее ощущения, чем желания, я думала о нем и ощущала мягкость прикосновения полотенца к озябшим напряженным плечам по выходе из ванной. Мысль о Боге обволакивала меня приятным теплом, мне нравилось возвращаться в воспоминаниях к той смущенной улыбке, с которой он ответил на вопрос МТЛ: «Метр восемьдесят на семьдесят кило», к его руке, тянувшейся за хлебом, к губам, что на несколько секунд задержались, прикасаясь к моим пальцам. «В сущности, до скорого?» – сказал мне он, прощаясь.
Наплыв: Ламорлэ крупным планом. Я преодолела отрезок пути с ним – без него.
Я всегда была привержена фактам. Мечта – это жизнь в отрыве от целого. Однажды я специально отправилась в «Бон Марше» лишь затем, чтобы вдохнуть запах туалетной воды, запах встреченного накануне мужчины; это был «Habit rouge». Вспоминаю, как старалась уберечь этот запах на сгибе руки, чтобы вновь обрести его, чтобы разгадать и повлиять на его мысли. И стоило мне переступить порог квартиры, как раздался звонок незнакомца номер 3.
Бог возник, потому что я спала в квартире философа. Так всегда происходит. Они чувствуют, когда я впадаю в отчаяние. Я просто ускоряю процесс, а меж тем ожидание благодетельно. Оно помогает мне подготовиться к реальности,– реальности, опрокидывающей мечты. Здесь я оказываюсь неловкой, слова всегда предательски выдают мысли. Нужна немалая храбрость, чтобы оставаться собой, когда пробил час.
Реальность – это выбор, основа, классика, маленькое черное платье. До сих пор я использовала реальность лишь урывками, в смеси, с добавкой щепотки сумасбродства, нацепляла на нее купленную на распродаже брошку сороковых годов, Лаланновских зверей, змеек Ники Сент-Фаль, ожерелье от Найлы де Монбризон или Патрика Фернандеса и жемчуг, купленный в «La Perla» на Клиньянкур. Я заставляла реальность трепетать на ветру, словно тончайший, как бы выцветший муслин от Унга или
