Пэт Конрой - Принц приливов
Но кое-чему тренеры могут научиться только у своих сестер. Усвой мои уроки, Том, и передавай подопечным. Учи их негромким глаголам доброты, учи жить, превосходя самих себя. Побуждай их двигаться к совершенству, учи быть мягкими; затягивай в глубины, толкай вверх, к возмужанию, и делай это кротко, как ангел, разносящий облака по небу. Пусть дух твой пронизывает мальчишек так же трепетно, как пронизывает меня.
Вчера, слыша среди гула толпы твой голос, я плакала. Ты ободрял неуклюжего блокирующего полузащитника и медлительного защитника — то была прекрасная музыка твоих похвал. Но, Том, брат мой, лев, сияющий золотом и познавший страдания: научи своих подопечных тому, что можешь лучше других. Никакие стихи и письма не способны вдохнуть в мальчишек твой возвышенный дар. Передай им свое умение быть самым заботливым, самым совершенным братом.
Саванна
Закончив читать, я снова долго смотрел на фотографию, затем бережно убрал письмо в бумажник.
Я прошел в спальню, сменил перегоревшую лампочку и собрал осколки разбитой вазы. После быстро разделся, бросил одежду на стул возле кровати, откинул одеяло и забрался в постель. Улегшись, я закрыл глаза и тут же открыл снова.
Мигрень настигла меня. Она явилась, словно огненный столп, ударив внезапно и жестоко.
Замерев, я лежал в темноте и клялся изменить собственную жизнь.
Глава 4
Не стану выносить вердиктов детству — только следствие и светлое бремя памяти. Сейчас я говорю о пронизанных солнцем днях, накрепко связанных с малой родиной. Я в большей степени сочинитель, чем историк, но постараюсь передать вам неизгладимый ужас моего детства. Обычно я грешу перед объективностью, поскольку наделяю романтизмом все события, даже грустные. Но в этой драме нет романтизма, есть лишь голое изложение.
Начнем с простого факта: островные собаки лают, переговариваясь друг с другом.
Поздний вечер. Мой дед вслушивается в их перекличку, и звук этот ему не нравится. В мелодии гончих содержится вся тоска одиночества, свойственная моей части мира. Островные собаки напуганы. На дворе — четвертое октября тысяча девятьсот сорок четвертого года, десять часов вечера. Вода прибывает. Прилив продлится почти до двух часов ночи.
Моя сестра родилась в белом доме у реки. Мать целый месяц не доходила до положенного срока, но теперь это не имеет значения. Младенца принимает Сара Дженкинс, восьмидесятипятилетняя чернокожая повитуха, шестьдесят лет занимающаяся своим ремеслом. Доктор Баннистер, единственный коллетонский врач, в это время лежит при смерти в Чарлстоне.
Сара Дженкинс возится с Саванной, когда вдруг замечает мою торчащую голову. Я становлюсь неожиданностью, послесловием, если можно так выразиться.
На остров Мелроуз надвигается ураган. Дед маскировочной лентой подвязывает подоконники. Затем склоняется над колыбелью, смотрит на спящего и опять прислушивается к собачьему лаю, который едва слышен из-за рева ветра. Электричество отключили час назад, и я появляюсь в мерцании керосиновых ламп.
Сара Дженкинс тщательно обмывает нас и возвращается к нашей матери. Роды были преждевременными и тяжелыми. Повитуха опасается осложнений. Сара родилась еще рабыней, в хижине за плантацией Барнуэлл. В округе Коллетон она последняя из тех, кто родился в рабстве. У нее блестящее морщинистое лицо цвета кофе с молоком.
— Ты гляди, Сара, — говорит дед, поднося Саванну к керосиновой лампе. — Добрый знак. Первая девочка за три поколения Винго.
— Ее матери плохо.
— Ты можешь помочь Лиле?
— Сделаю все, что в моих силах. Но ей нужен настоящий доктор.
— Сара, ты слышишь, как крепчает ветер?
— Совсем как в бурю девяносто третьего года. Страшная буря была. Много бедняков поубивало.
— Не боишься?
— Все равно от чего-то умрешь, — замечает Сара.
— Спасибо, что откликнулась и пришла.
— Люблю быть рядом со своими дочерьми, когда наступает их время. Черными или белыми — без разницы. Они все мои дочери. По островам, поди, наберется с тысячу ребятишек, которых я принимала.
— А ты помнишь, как приняла меня? — поинтересовался дед.
— Ох и крикун ты был.
— Близнецы, — задумчиво произнес дед. — Что это значит?
— Удача, — ответила чернокожая повитуха, возвращаясь к моей матери. — Бог дважды улыбнулся жестокому миру.
В лесу за домом ветер что есть силы согнул деревья. Полил дождь. Волны перехлестывали через настил причала. Чувствуя наводнение, змеи покидали свои норы и ползли на верхние ветви деревьев. В одном месте ветер с корнем вырвал невысокую пальму, и она, совсем как человек, закувыркалась по дороге, ведущей к нашему дому. Птицы перестали петь, умолкли даже насекомые.
Дед заглянул в спальню, где лежала наша мать, изможденная родами. Она почти заснула. Сара Дженкинс полотенцем вытирала ей лицо.
— Лила, дорогая, ты замечательно постаралась. Отличная работа.
— Спасибо, отец, — прошептала мать. — Никак буря начинается?
— Больше шума, — солгал дед. — Ты поспи, с бурей я сам разберусь.
Он вернулся в гостиную и достал из заднего кармана телеграмму. Два дня назад ее прислало Военное ведомство[38]. Мой отец, военный летчик, был сбит над немецкой территорией и отныне считался пропавшим без вести. Вероятно, погиб. Дед горько заплакал по единственному сыну, но вспомнил, что у него есть обязанности и что рождение близнецов — знак удачи.
Он пошел на кухню сварить кофе себе и Саре. Когда кофе был готов, дед отнес чашку негритянке. Снаружи по-прежнему бесновался ветер. Дребезжали оконные стекла — тревожный звук; под напором ветра стекла могли и не выдержать. Вода поднялась почти до уровня причала. Ветер продолжал гнать прилив по суше. С верхушки сухого дерева сорвало гнездо орлика; оно пронеслось по двору, словно женская шляпка, и скрылось в речных волнах.
Дед взял Библию в белом переплете, которую подарил моим родителям на свадьбу, и открыл на глянцевитых страницах, разделявших Ветхий и Новый Завет. Не зная, кто у нее родится, мать заранее выбрала два имени: мужское и женское. Дед отвинтил колпачок авторучки и под именем Люка вывел имя: Саванна Констанс Винго. Ниже он вписал мое: Томас Катлетт Винго.
Впоследствии чернокожие жители низин назовут этот ураган Батшебой и станет известно, что на побережье Южной Каролины он унес двести семнадцать жизней. Дед взглянул на часы: почти одиннадцать. Он открыл Библию на Книге Иова и в течение часа читал о муках этого праведника, думая о сыне и жене. Бабушка ушла от деда во времена Великой депрессии. В жизни деда бывали моменты, когда он гневался на Господа. Он читал об Иове и находил утешение, потом вновь плакал о своем сыне.
