Дарья Лаврова - Текила-любовь
– Зачем ты пришла? Чего ты от меня хочешь? О чём ты думаешь? У нас нет отношений. Ничего нет!.. Мы с тобой всё выяснили ещё полгода назад! Насть, давай, не будем!
– Ты любишь её? – спросила она.
– Кого? – Максим сделал вид, что не понял.
– Её, – ответила Настя.
– А что ты хочешь услышать?
– Пиздец… – ненавидяще произнесла Настя и бросила мобильник на каменный пол.
В этот же момент Макс измученно вздохнул, закатил глаза и, нажав на кнопку вызова лифта, хлопнул дверью.
…Настя шла пешком в сторону метро.
Холодный ветер обжигал щёки и руки. Мокрый снег облепил волосы и лицо. Потом он таял на коже, смешиваясь со слезами. К метро брела, не глядя, по льду и снегу, который комьями налипал ей на унты и начинал таять. Пальцы так замёрзли, что даже дыхание не могло их отогреть. Пройдя одну остановку, Настя обернулась назад и посмотрела на окно Максима. Два желтеющих пятна на десятом этаже.
Её тело охватывала слабость, идти было трудно и больно, ноги не слушались, а голова начинала болеть и кружилась вместе со снегом. Вместо мыслей осталась только пустота, непроходимая, холодная и давящая, от которой хотелось кричать, кричать и кричать. Настя посмотрела на часы в мобильнике – проболталась на Тушинской три часа и даже не заметила.
В одиннадцать, отряхнув унты от снега, Настя спустилась в метро. Внизу никого, палатки уже закрыты.
– Девочка, подай на хлебушек. – Голос откуда-то сбоку.
Настя обернулась – у стены стояла старушка с протянутой рукой. Настя молча подошла и отдала ей десятку, что у неё осталась.
– Спасибо тебе, девочка, – сказала старушка. – Твоё счастье рядом. Ты его знаешь, но не видишь.
Настя спустилась вниз, в поезде села на крайнее место, положив голову на железную ручку. Напротив сидела маленькая девочка лет четырёх. Светлые, пепельные волосы торчали в разные стороны из-под шапки, кожа была такая же бледная и по цвету почти совпадала с цветом волос; глаза, прозрачно серые, не останавливались ни на чём. Девочка постоянно кривлялась, ёрзала на месте, вытирала кулаком сопли, говорила и, забравшись вдруг с ногами на сиденье, попыталась что-то спеть…
Девочку хотелось придушить или кинуть в неё чем-нибудь. Хотя при чём здесь этот ребёнок? Просто внутри так пусто и больно, что хотелось орать или пойти в туалет и два пальца под язык, как сегодня утром. Вдруг легче станет?
* * *…Настя выключила ноутбук и заплакала, уткнувшись головой в подушку. Два года подряд они с Максом встречали Новый год вместе, но этот год он будет встречать с Яной. Билеты куплены, место оговорено, продукты и шампанское уже закупаются. Всё решено, окончательно и бесповоротно, и уже ничего нельзя изменить.
Да, ей не показалось тогда, две недели назад. Та ночь была их прощанием, а не продолжением. Только теперь Настя это поняла, осознала и прочувствовала всем своим сознанием. Всё кончено. Всё в прошлом.
Утром, собираясь в универ, Машка зачем-то сказала Насте, что ей надо не забыть купить Саше крем для бритья. От этих слов ей стало ещё больнее и тоскливее, как будто на неё положили что-то тяжёлое, а сверху потоптались и сели. Ей хотелось придушить Машку, лишь бы она замолчала. А ещё нужно было купить подарок к Новому году, ему же, Сашеньке. А что купить?
Насте хотелось закричать. Во всё горло, изо всех сил, громко и истерично, как в детстве. Прожить ещё хотя бы день на месте Машки, и чтоб на месте Саши был Максим! Пусть ей и казалось это непроходимо глупым, но так хотелось зайти когда-нибудь в магазин и просто купить ему пену для бритья или, что сложнее, связать ему шарф. В подарок на Новый год – чтобы он не замёрз…
12
«…по щекам мне бьёт, бьёт. Болею очень, температура, стою и жду тебя, как дура. Снежинки ртом ловила…» Сквозь сон до Насти доносились слова песни Глюкозы и голос Машки. Чьи-то большие и горячие руки бережно прикасались к её лбу и щекам. На минуту запахло снегом и прохладой. К вечеру температура поднялась ещё выше. Настя проснулась. Рядом сидел Димка и нежно смотрел на неё тёмными глазами.
– Привет, – еле слышно прошептала она хриплым голосом, пытаясь улыбнуться.
– Как ты? – спросил Димка.
– Ужасно, – честно ответила Настя. – Я заснула. Ты давно здесь?
– Полчаса, – ответил Димка и протянул ей градусник. – Измерь температуру.
– Не хочу, – сказала Настя и отвернулась к стенке. – Какая разница? Градусом больше, градусом меньше…
– Надо, Настя, надо, – улыбнулся Димка. – Ты нужна нам здоровой.
– Я никому не нужна… Хоть здоровая, хоть больная.
– Перестань, – серьёзно сказал он и, наклонившись к её уху, тихо прошептал: – Ты мне нужна, Насик… Кто мне будет помогать статьи переводить?
– Ладно, давай сюда градусник! Проще согласиться, чем объяснять, почему не хочешь этого делать, – вздохнула Настя и засунула градусник себе под мышку.
Рядом с подушкой лежал сборник стихотворений Борхеса, который принесла Машка, и мобильный телефон, изрядно побитый и поцарапанный за прошедшие три месяца. Странно, что он всё ещё работал. Два новых сообщения: одно от Юльки, а второе от Аньки. Обе интересовались здоровьем и обещали зайти вечером. От Макса ничего.
– У меня для тебя подарок, – сказал Димка и взял с соседней кровати странную мягкую игрушку, очень похожую на огромную красную сосиску длиной около метра, в мелкий оранжевый горох, с мордой бегемота и четырьмя тоненькими ножками. – Это тебе. Чтобы ты скорее выздоравливала.
– Кто это? – спросила Настя, еле сдерживая смех. Забавное животное не могло оставить её равнодушной. А ещё было почему-то приятно, что это не зайчик, и не мишка, и не овечка какая-нибудь.
Настя протянула руки и, обняв красного бегемота, улыбнулась. Чико запрыгнул к ней на кровать и, громко мурлыча, улёгся сбоку у стенки.
– Похож на бегемота, – ответил Димка. – Можешь дать ему имя.
– Спасибо, Димка… – обнимая игрушку, прошептала Настя. – Не знаю. А как обычно бегемотов называют?
– И я не знаю, – пожал он плечами. – Пускай он будет просто… Будьздоровчик, например?
– Отлично, – тихо отозвалась она. – Я бы рассмеялась, но у меня сил нет.
Насте было жарко и душно, хотелось сбросить с себя одеяло, но ей не позволили это сделать. Она лежала, закрыв глаза, и, казалось, спала.
Сон, правда, как и у любого человека с температурой под тридцать девять, был беспокойным и некрепким. Просыпалась она каждые полчаса, смотрела пару секунд в потолок, а потом снова проваливалась в забытьё. Сном это было назвать трудно. Какая-то болезненная дрёма, из которой трудно выйти, а смутные видения, что время от времени посещали её, были скорее бредовыми, нежели страшными.
