Энн Мэтер - Таинственный венецианец
Эмма постаралась принять равнодушный вид и сказала:
— Вы много воображаете о себе, граф. Если моя манера поведения кажется вам несколько напряженной, то причина в том, что мое присутствие здесь просто лишнее и было бы хорошо, если бы вы не вмешивались в эти дела.
Граф что-то искал в своем кармане, и прежде, чем он достал сигарету, Эмма увидела, что он вздрогнул от боли в руке. Он сунул сигарету в рот, правой рукой щелкнул зажигалкой и взглянул на Эмму. Его голубые глаза холодно глядели на нее.
— Вы правы, — заметил он после некоторого молчания. — Я тоже хотел, чтобы вы имели возможность покинуть палаццо, но по иной причине.
Эмма слегка побледнела:
— Я сожалею, что не смогла вам все толком объяснить.
Граф задумчиво глядел на тлеющий кончик сигары.
— Я думаю о вашем благополучии, — мягко сказал он.
— Вот как? — с сомнением воскликнула Эмма.
— Это именно так, Эмма, поверьте мне, пожалуйста.
— Нет уж, спасибо, — прервала его девушка, отвернувшись. — Вы забыли о нашем соглашении. Мы с вами договорились, что наши с вами отношения ограничиваются лишь формальными приветствиями.
Его взгляд помрачнел, он шагнул к ней, повернул лицом к себе, но, видимо, его больную руку пронзила острая боль. Граф отодвинулся от Эммы и прижал к себе раненую руку сжатым кулаком другой. Эмме стало жаль его.
— Ах, Чезаре! — воскликнула она. — Раненую руку нужно держать на подвязке.
— Что ты понимаешь в этом? — пробормотал граф сквозь зубы.
— Гораздо больше, чем вы думаете, — сказала она. Эмма быстро наклонилась над больной рукой, потом подняла голову:
— Вы что, были ранены? — спросила она. — Вы хоть принимаете какие-нибудь лекарства?
Граф рассердился.
— Пожалуйста, не практикуй на мне свои познания по уходу за ранеными, — пробормотал он, вытирая тыльной стороной ладони здоровой руки сильно вспотевший лоб.
— Это не познания, — сердито проговорила Эмма, — Я была…
Она не успела договорить, потому что услышала голос Селесты.
— Эмма, — крикнула она, — ты соображаешь, что ты делаешь?
— Делаешь? — Эмма резко повернулась. — Я ничего не делаю. Граф страдает от боли. Вот и все.
Селеста, не обратив ни малейшего внимания на слова Эммы, подошла к Чезаре.
— Дорогой мой, что случилось? Эмма случайно ушибла тебе руку?
Граф стоял, опустив свои длинные ресницы.
— Нет, — решительным тоном проговорил он. — Эмма ничего не сделала. Решительно ничего.
Эмма отошла от них. Она не могла спокойно смотреть, как страдает от боли граф, и наблюдать, как Селеста разыгрывает своего рода ангела-хранителя. Все это выглядело и страшно, и противно.
Несколько дней происходило что-то непонятное. Эмма мельком видела или мачеху, или графа Чезаре. Но проводили ли они время вместе или врозь, она не знала. Понять это было трудно.
Нельзя сказать, что Селеста вела себя как счастливейшая из женщин. С Эммой она чаще всего разговаривала очень резко. Кроме того, она велела Анне загружать Эмму разными мелкими поручениями и следила, чтобы она выполняла их в срок. Вообще, она много уделяла внимания тому, чтобы создавать Эмме всяческие неудобства.
Для себя у Эммы оставалось совсем мало времени. Хотя Селеста каждое утро отправлялась в путешествие по магазинам, но она непременно давала Эмме какое-нибудь задание, которое лишало ее на этот период свободного времени.
Что касается графа Чезаре, то когда Эмма видела его, у него был такой напряженный и усталый вид, что казалось, что он давно не высыпался.
Антонио появился на второй день и предложил Эмме сыграть роль Паглиаччи в Фенис, оперном театре. Оба они чрезвычайно увлеклись этой идеей. Хотя Эмма считала себя не очень подходящей особой для оперы, но она все же решила рискнуть.
Антонио чрезвычайно обрадовался ее согласию, и в один из вечеров он взял ее с собой, чтобы познакомить со своей семьей: матерью, отцом и тремя сестрами. Все это было для Эммы в новинку, но тетка графа Чезаре оказалась очень привлекательной женщиной, молодой духом, и вела она себя так, словно была девушкой.
Шли дни… К большому неудовольствию графини Чезаре и Селесты, задуманное ими дело двигалось туго. Предполагать, что все скоро завершится свадьбой, было трудно, потому что между Чезаре и Селестой, судя по всему, возникли некоторого рода расхождения.
Эмма тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Она беспокоилась о Чезаре. Но ее также волновало и ее будущее в то время, когда она вернется в Англию. Ожидавшие ее больничные стены казались ей такими далекими и бездушными, а красота античного палаццо совершенно очаровала ее. Если Эмма иногда задумывалась о загадочности Чезаре, то она старалась поскорее выбросить эту мысль из головы и сосредоточиться только на одном: как бы побыстрее и получше вылечилась его рана.
Прошло около десяти дней после того случая, когда Эмма, отправляясь ранним утром купить что-то для Анны, встретила в нижнем зале палаццо Чезаре, выходившего из маленькой комнаты, которая заинтересовала ее еще в первый день.
— Добрый день, синьорита, — сказал граф. — Как идут ваши дела?
— Спасибо, хорошо, — холодно ответила Эмма.
— Я рад этому, — лениво промолвил он. — А куда теперь вы держите свой путь?
— Это вас не касается, — резко проговорила Эмма.
— Вы осмеливаетесь разговаривать со мной таким тоном? — возмутился граф. — Куда же вы все-таки идете?
— Анна просила меня кое-что купить для нее. Джулио ждет меня. Могу я идти, синьор граф?
Он посторонился.
— Впрочем, подождите, — заметил Чезаре. У меня тоже есть дела в городе. — Я пойду с вами. Я думаю, что Джулио может быть свободным.
— Если вы настаиваете, — устало проговорила Эмма.
Граф сердито нахмурился, но она с безразличным видом прошла мимо него, сама отворила дверь и, чуть оглянувшись, проверила, следует ли он за ней.
Они прошли через двор к лестнице, где их ждал Джулио.
Граф сказал ему несколько слов по-итальянски. Судя по всему, он велел ему вернуться в палаццо.
Эмма шла, испытывая какое-то чувство вины, и в то же время ой казалось, что сейчас должно произойти что-то плохое, и что она должна помочь ему.
«Почему, — думала Эмма, — он не сообщил полиции о нападении, совершенном на него. И почему Селеста никогда не упоминала об этом событии? И странно, почему граф Чезаре ничего не рассказал об этом событии ей. Это было особенно тревожно и непонятно».
— О чем вы думаете? — спросил граф, когда они повернули к Гранд-каналу. — О вас, если вы хотите знать правду, — искренне проговорила Эмма. — О вашей раненой руке… Она совсем зажила или еще нет?
На лице графа появилось каменное выражение.
