Пола Сторидж - Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3
В одном письме Министерства юстиции сообщало, что по всем существующим законам детей человека, осужденного на пожизненное заключение за террористический акт, можно усыновлять и удочерять, а во втором тюремное начальство Патрика О'Хары сообщало, что заключенный N 732667 не возражает против того, что его сын Уолтер и дочь Эмели будут усыновлены…
Лион вернул документы мистеру Лоуренсу.
– Впрочем, особого согласия их отца тут и не требовалось, – заметил Лоуренс.
– А если он вдруг будет помилован? – непонятно почему засомневалась Джастина.
Лоуренс отрицательно покачал головой.
– Это исключено.
Фраза была сказана столь категорично, что Джастине ничего не оставалось, как уточнить:
– Почему же?
Мистер Уолтер принялся объяснять:
– Человек, совершивший террористический акт, не может быть помилован…
– Даже Ее Величеством Елизаветой?
– Даже королевой.
Неожиданно Джастине пришла в голову мысль, от которой ей стало немного не по себе.
– А если…
– Что, миссис Хартгейм?
– Если этот самый Патрик О'Хара надумает бежать из тюрьмы в Шеффилде?
– Полагаю, что это так и останется его задумкой, – произнес мистер Лоуренс и загадочно улыбнулся.
– Почему же?
– Потому что из этой тюрьмы еще никто никогда не убегал… А, кроме того, законом это не предусмотрено…
– Что именно?
– То, что он сбежит из тюрьмы и начнет предъявлять права на детей…
Они немного помолчали, а потом Лион вновь поинтересовался:
– Скажите, мистер Лоуренс… Скажите, Уолтер и Эмели…
Понимающе улыбнувшись, Лоуренс произнес:
– А, вы, наверное, хотите спросить, можно ли забрать их сегодня?
– Да, мистер Лоуренс.
– Конечно.
Чиновник поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест Лиону и Джастине.
Поднялись и они и после того, как Лоуренс подошел к двери, проследовали за ним.
– Сейчас вы их увидите.
– Они здесь, рядом?
– Да, на третьем этаже, в служебной комнате… В так называемой детской.
Выйдя из кабинета, чета Хартгеймов прошла следом за Лоуренсом на третий этаж и остановилась перед дверью, застекленной матовым стеклом.
– Сюда, пожалуйста.
Лоуренс толкнул дверь, и Джастина с мужем, едва сдерживая естественное волнение, вошли…
В небольшой прямоугольной комнате, уставленной стеллажами с игрушками, стоял стол и несколько стульев вдоль стены.
За столом у окна сидел мальчик – худой, бледный, с синевой под глазами.
Хотя и Джастина, и Лион знали, что по документам ему четырнадцать лет, выглядел он лет на десять-одиннадцать – никак не старше.
Молли, сидя на стуле, старательно наряжала куклу – она была так поглощена этим занятием, что высунула от усердия язык, и даже не заметила вошедших.
Неожиданно откуда-то сбоку послышался неприятный скрипучий голос:
– Мистер Лоуренс?
Спустя мгновение Джастина и Лион заметили высокого сухопарого человека, выходящего их навстречу – по-видимому, это и был мистер Яблонски, который сопровождал детей из воспитательного дома.
– Мистер Лоуренс? – повторил неприятный голос.
Это обращение прозвучало с едва заметным акцентом, как понял Лион – с польским.
Чиновник, подойдя к воспитателю, пожал ему руку.
То же самое сделал Лион – при рукопожатии он отметил, что рука у мистера Яблонски вялая и потная.
Улыбнувшись, мистер Лоуренс покосился на своих спутников.
– Это и есть та самая супружеская пара, которая согласилась усыновить Уолтера и Молли.
Мальчик и его сестра, вне всякого сомнения, слышали последнюю фразу чиновника совета по опекунству, но странное дело, даже не обернулись в сторону своих новых родителей.
Уолтер по-прежнему безучастно смотрел в окно, а его сестра продолжала возиться с куклой.
Мистер Яблонски, осторожно тронув Лиона за руку, произнес:
– Простите, мистер…
– Мистер Хартгейм, – услужливо подсказал Лоуренс. – А это – его супруга, замечательная актриса, может быть, вы помните – Джастина О'Нил…
– Я не эстет, – ответил Яблонски, – и скажу честно, никогда не увлекался театром… – он сделал небольшую паузу и, обведя Хартгеймов внимательным взглядом, обратился к одному лишь Лиону: Мистер Хартгейм, я бы хотел поговорить с вами перед тем, как эти дети, – он коротко кивнул сперва на Уолтера, а затем и на его сестру, – прежде чем они будут отданы вам в руки…
Этот мистер Яблонски сразу же, с самого начала не понравился ни Лиону, ни тем более Джастине – у нее вообще было отличное чутье на людей.
Лион прищурился.
– Слушаю вас…
Отведя Хартгейма в коридор и аккуратно прикрыв за собой дверь, обладатель скрипучего голоса и потных ладоней начал издалека:
– Как воспитатель и педагог, – сказал мистер Яблонски, – я считаю не только должным, но и необходимым поговорить с вами…
Лион наклонил голову.
– Я к вашим услугам.
Голос его прозвучал холодно и официально, даже чуточку надменно.
– Мистер Лоуренс, наверное уже рассказал вам о детях О'Хары, – сказал Яблонски.
Лион кивнул.
– Совершенно верно. Мы говорили с ним об Уолтере и Молли не далее, чем десять минут назад.
– Стало быть, – подхватил мистер Яблонски, – вы знаете и об их побеге, точнее – двух побегах, и о том диком характере Уолтера…
– Нет, не знаю.
После такого заявления собеседника лицо мистера Яблонски выразило неподдельное удивление.
– То есть?
– Я знаю только то, что сказал мне мистер Лоуренс, – холодно ответил Лион, – а он, насколько я понимаю, передал мне это с ваших слов…
– Да, с моих… У вас есть основания не доверять мне, мистер Хартгейм?
– Оснований никаких… во всяком случае, единственная информация, которую я приму к сведению, – это то, что Уолтер и Молли действительно хотели бежать…
– И все?
Да, – замялся Лион, непонятно почему почувствовав себя виноватым, – а что касается по-видимому вашего, выражения о том, что эти дети – «бич» или что-то в это роде – простите, мистер Яблонски, но при всем своем желании я никак не могу в это поверить…
– Но тем не менее это действительно так! – с неожиданной горячностью воскликнул педагог. – О, я еще очень мягко выразился! Эти дети, эти брат и сестра вымотали всех нас, отняли столько здоровья, что… – и он неожиданно осекся под пристальным, немигающим взглядом собеседника.
– Простите, сэр… – Лион, которому этот сухопарый человек становился все более и более неприятным, сделал вид, будто бы забыл его фамилию, хотя помнил ее прекрасно; просто таким незамысловатым образом Хартгейм хотел показать, что не хочет распространяться далее о характере усыновляемых им и его женой детей.
