Анна Климова - Ангелы не плачут
— Я не хочу об этом говорить, и точка! — повысила голос Зоя Даниловна. — Я заменила тебе и мать, и отца. Думаю, это достаточное основание для того, чтобы уважать меня и мои желания.
— Я тебя не понимаю, бабушка. Просто не понимаю. В семье всякое может быть, но почему из этого надо делать тайну мадридского двора?
Зоя Даниловна опустилась на табурет и горестно вздохнула, видимо, решив изменить тактику:
— Ты не представляешь, как мне трудно было вырастить тебя без посторонней помощи. Я брала работу на дом, чтобы хоть как-то прожить. Просиживала за швейной машинкой до поздней ночи, обшивая половину Москвы. И только благодаря вот этим рукам я поставила тебя на ноги.
Галя подошла ближе, присела перед ней и заглянула ей в глаза.
— Бабуля, милая, расскажи мне все. Посмотри на меня, я ведь уже не маленькая девочка, от которой все надо скрывать.
— Все, что тебе надо знать, ты уже знаешь.
Зоя Даниловна отстранила ее и пошла в свою комнату. Галя последовала за ней.
— Что бы тогда ни произошло, я смогу это принять. Но сейчас, не зная ничего, я чувствую себя… ограбленной. Меня ограбили, бабушка. Отец погиб, а о маме ты говорить не хочешь, словно она какая-то преступница! И как, ты думаешь, я должна себя чувствовать?
— Благодарной, — произнесла жестко Зоя Даниловна, усаживаясь на пуфик перед большим зеркалом и нервными движениями подпудривая щеки. — Ты должна чувствовать себя благодарной за то, что я избавила тебя от перспективы стать детдомовкой, носить казенные платья и кушать казенную кашу.
— Что? — сквозь слезы переспросила Галя.
— Не надо смотреть на меня такими глазами. Я бы и этого не сказала, но ты вынуждаешь меня. Да, деточка, у тебя была чудная возможность вообще остаться сиротой, как тысячи других детей! — Зоя Даниловна встала и взяла из шкафа бутылочку с валокордином. — Я была молода, хороша собой, у меня была своя личная жизнь. Я была знакома с самыми блестящими и известными людьми в стране. Я умела шить, а это ценилось во все времена. Но всем этим я пожертвовала ради тебя. Если бы не глупость моего сына… — Она накапала лекарство в стакан с водой. — Да, если бы не глупость моего сына, все было бы иначе. Когда ты родилась, ему было семнадцать. А твоей матери и того меньше. Эта маленькая мерзавка оставила тебя в больнице. Ты болела. Тебя перевозили из одной детской больницы в другую. Я нашла тебя через полгода. Хотела посмотреть на свою внучку. И что я увидела? Маленькое, сморщенное существо. Ты лежала в постельке, стоявшей в коридоре. Какая-то медсестра, чтобы сменить тебе промокшую пеленку, с брезгливостью подняла тебя за одну ручку, словно животное, и швырнула новую пеленку. И в тот момент я поняла, что не оставлю тебя. Мне это казалось важным. Для меня самой. Я бы потом просто не простила себя, если бы оставила свою внучку на… на произвол судьбы. Тебя я не корю и ни в чем не обвиняю, деточка. То, что случилось, случилось по вине других людей — моего сына и твоей матери. Антон погиб через несколько недель после твоего рождения. Разбился на мотоцикле… Он же никогда не мог спокойно ездить! Я ему столько раз говорила об этом! — воскликнула она, плача и захлебываясь водой из стакана, и ее возглас, как будто горячая лава из недр земли, прорвался через несколько лет из самых темных тайников ее души.
Галя, чувствуя странную, всепоглощающую тоску, обняла ее колени.
— Мне в то время казалось, что я на грани помешательства. Не дай Бог кому-то потерять своего ребенка. Он ведь только набрался сил, только расцветал и мужал, — сквозь слезы улыбнулась Зоя Даниловна. — Я любила наблюдать, как он превращается в мужчину. Я воспитывала в нем мужской дух, а это стоило трудов, так как он рос без отца. Иногда притворялась слабее, чем была на самом деле. Почти никогда не вмешивалась в его жизнь… И все закончилось так… так страшно. Я и не заметила, как он начал встречаться с… твоей матерью. Я не думала, что они зайдут так далеко. Они ведь были еще детьми! Сущими детьми…
— А как же фотографии? — спросила Галя, глядя на нее мокрыми от слез глазами. — Свадебные фотографии, которые у нас есть. Они там взрослые.
— Это не они. Это фотографии моих очень давних приятелей.
— Зачем, бабушка? Зачем ты это сделала?
— Мне хотелось уберечь тебя от ненужных мыслей и ненужных догадок. Ведь твои родители были так молоды. Они не состояли в браке. К тому же твоя мать бросила тебя.
— У тебя есть настоящие фотографии? Их фотографии?
После паузы Зоя Даниловна вытерла слезы и сказала:
— Есть. В основном сына.
— А мамы?
— Она есть на одном общем снимке. Они куда-то вместе отправились в поход.
— Покажи мне их, — умоляюще попросила Галя.
Зоя Даниловна встала, подошла к большому комоду и отперла нижний ящик. Там лежали коробки с альбомами и пачки фотографий.
Впервые Галя увидела красивого стройного юношу, который был ее отцом. У него были длинные темные волосы, смешные клеши и темная щеточка пробивавшихся усов. Вот он на лыжах, вот у костра с друзьями, вот в пионерском галстуке, а вот с цветами и портфелем — первый класс.
— Это она, — сказала Зоя Даниловна, указывая на девушку, стоявшую рядом с отцом и с улыбкой смотревшую в камеру. Ее косы лежали поверх простенькой кофточки, какие тогда носили все. Ясный, открытый взгляд, легкие белокурые кучеряшки челки, щечки с ямочками.
— Как ее звали? — спросила Галя, не в силах справиться с подступающим к горлу горьким комом.
— Кажется, Валентина.
— А фамилия?
— Я не помню.
Но Галя чувствовала, что бабушка врала, теперь, вероятно, уже жалея о своей откровенности.
Как бы оправдываясь, Зоя Даниловна продолжила:
— С тех пор прошло 26 лет. Я постаралась все забыть. Забыть и жить для тебя. Ты стала моим ребенком. Ты и есть мой ребенок. Я имею на это право после того, как жестоко со мной обошлась судьба… и твоя мать. Они обе отняли у меня сына, заставили страдать, мучиться…
— И ты вычеркнула их всех из моей жизни, — констатировала Галя.
— Только ради тебя, деточка. Только ради тебя.
— Ради меня? А не ради себя? Одного человека нельзя заменить другим. И нельзя отнимать то, что тебе не принадлежит. Они мои родители, бабушка. Они мои родители! Я бы не стала их стыдиться, что-то скрывать и прятать, словно… поношенные, разбросанные повсюду вещи при появлении нежданных гостей.
— Ты ничего не понимаешь в жизни, деточка.
— Я понимаю достаточно, чтобы быть уверенной в том, что ты поступила нечестно по отношению ко мне… и к ним, — Галя потрясла фотографиями.
— А ты разве честно поступаешь, когда говоришь мне все это? — снова воскликнула Зоя Даниловна. — Мне! Которая пожертвовала молодостью ради тебя, которая ночей не спала, возилась с пеленками-распашонками, мучилась из-за твоих болезней. Каково мне теперь видеть, как ты умиляешься и льешь слезы над фотографией этой… маленькой негодницы, только и удосужившейся произвести тебя на свет и бросить в роддоме? Каково мне, я тебя спрашиваю?! Даже если я сделала что-то не так, разве моя вина больше, чем ее?
