Светлана Лубенец - Если влюбишься – молчи!
– Игорем Ивановичем.
– Точно! Игорем Ивановичем… Меня спас Игорь Иванович Нестеров… Вот, даже фамилию вспомнил…
– А потом что? – спросил Леня.
– А потом я все-таки заболел. Простудился. Меня забрали домой. Ты, конечно, этого не заметил.
– Я, действительно, не заметил, но тогда из-за мерзкой погоды забирали многих. К концу смены осталось всего человек десять. Кстати, мне все-таки кажется, что Решетиловой не было с нами в лагере.
– При чем тут Анжелка?
– Ну… ты же с нее тоже… снял кулон…
– Не надо вешать на меня всех собак! Анжелка, наверняка, сама потеряла свое украшение, а теперь нашла на кого свалить… Вот Величко… это я признаю.
– А как ты сумел сделать фотографии?
– Случайно. Дуракам иногда везет. Мне поручили сфотографировать учителей для стенгазеты к их празднику… ну… ко Дню учителя. Мне не нравятся фото, где люди напряженно глядят в объектив, и я старался подловить училок как-нибудь неожиданно. Надежду Ивановну в столовке заснял, когда она Феклистова чуть ли не с ложечки геркулесовой кашей кормила. Помнишь, все потом смеялись, когда эту фотографию в газету поместили?
– А Оксану-то как сфотографировал, – Пивоваров нетерпеливо вернул Сашку к гораздо более интересному для себя предмету.
– Случайно. Вообще-то, у меня тогда еще и мысли о шантаже не было. Просто шел по коридору и увидел, что дверь в кабинет биологии приоткрыта. Я подошел к щели, навел фотик и сфотографировал. Я даже не сразу понял, что там не Эмма. А когда увидел, что это Ксанка, второй снимок сделал уже целенаправленно: сразу понял, что получу компромат на нее. И вообще… тогда как-то сама собой и зародилась мысль, как вас всех можно… ну, в общем… ты понимаешь…
– Но… ты же не думаешь, что Оксана в самом деле украла деньги?
– Зачем мне что-то думать, если я точно знаю, кто их взял.
– Кто?
Семенов молчал. Леня в волнении даже привстал со ступеньки.
– Сашка! Неужели все-таки Гийка?
– Ну… раз ты сам догадался… – Семенов кивнул. – Да, их взял Сохадзе.
– Но зачем ему? – выкрикнул Леня. – Не понимаю! У него всегда денег – полны карманы!
Сашка молча смотрел на Пивоварова, и тот вынужден был опять спросить:
– Но… с чего ты взял, что это Сохадзе? Ты не мог ошибиться? Может, все-таки не он?
– Ошибиться я не мог, потому что… словом… я его видел…
– Как? – Леня совершенно растерялся. – Где видел?
– В кабинете биологии. Я видел, как он вытаскивал из кошелька Эммы ее зарплату.
– Не может быть… Где же ты сам был? Неужели он на твоих глазах тащил деньги?
– Конечно, не на моих. Говорю же, дуракам везет… Это я про себя… Все произошло в один и тот же день, когда я бегал за учителями с фотоаппаратом. Я все никак не мог сфотографировать Эмму. После нашего урока я незаметно проскользнул в лаборантскую, надеясь ее снять оттуда в какой-нибудь непринужденной позе. Когда все наши ушли, Эмму из кабинета напротив позвала англичанка. Эмма выскочила, оставив дверь открытой. Я уже хотел выйти из лаборантской, чтобы сфотографировать одновременно англичанку и Эмму, когда в кабинет влетел Сохадзе.
– Влетел… И что? – Леня все еще надеялся, что Сашка расскажет как-нибудь так, что Гийка окажется ни в чем не виноват, но надежды эти не оправдались.
– Я уже сказал: он полез к Эмме в сумку, вытащил кошелек, а из него…
– Ты его тоже заснял? – раздраженно перебил его Пивоваров. – У тебя есть неопровержимые доказательства?
– Я его не снимал, и никаких неопровержимых доказательств у меня нет, но… я все видел.
– Может, ты специально наговариваешь на него из мести? – хватался за соломинку Леня, потому что Сохадзе всегда был ему симпатичен, хотя задушевными друзьями они с ним никогда не были.
– Возможно, я – мерзкий шантажист, но не… сволочь… – дрогнувшим голосом ответил Сашка.
– Гийка знает, что ты его видел?
– Естественно.
– Ты сразу вышел к нему из лаборантской?
– Еще чего? Разве Сохадзе меня испугался бы? Я поступил с ним почти, как с Оксаной… И теперь он тоже живет в постоянном страхе разоблачения. Это моя месть ему. – Губы Семенова нервно дернулись.
– За посылку?
– И за нее тоже. А еще он меня в лагере по ночам мазал зубной пастой и не скрывал этого, между прочим. Презирал… как бессловесное земноводное… Чувствовал свою полную безнаказанность. Еще бы! Разве можно бояться какого-то… Жабика! – Сашкино лицо опять исказила судорога прошлых переживаний.
Леня помолчал немного, а потом опять спросил:
– А про моих родителей с коньяком откуда узнал?
– Удивляюсь, что ты, Пивоваров, ничего не помнишь и, соответственно, не можешь сопоставить события. Впрочем, ты меня никогда не замечал. Я для тебя пустое место.
– Ладно тебе, – отмахнулся Леня. – Скажи, как узнал?
– Прошлым летом, в отличие от того… – Сашка опять нервно дернулся. – Такая жарища стояла, что весь город был на пляже, у Петропавловки. Я, знаешь, тоже. И даже в ментовку попал вместе со всеми вами, как свидетель драки. Изо всех сил упирался, чтобы не идти, но все было бесполезно: чуть ли не за шкирку приволокли.
– И что? – удивился Леня. – Летом мы только восьмой класс закончили. К нам в школу ты еще не перешел…. Как ты мог меня узнать или тем более моих родителей?
– Да нас с тобой вместе расспрашивали… или… как там у них называется… допрашивали. Мы даже по очереди одной ручкой объяснение писали. Неужели не помнишь?
– Да… пожалуй… – вынужден был согласиться Леня. – Что-то такое вспоминается… У тебя еще была ярко-красная футболка? Фирмы «Nike», кажется?
– Вот-вот! Именно ярко-красная. Аж фирму футболкину помнишь, а меня нет. Удивительное дело!
– Ну хорошо, допустим, все так и было. А родители?
– Нас, если ты помнишь, в ментовку таскали несколько раз. Видел тебя с родителями, а потом их одних, без тебя, но с большим пакетом. Я видел, как они с этим пакетом в дверь к нашему менту зашли, а потом без пакета вышли. Я, конечно, не знал, что в пакете, но предположил и, как видишь, попал в точку, хотя большого ума, чтобы догадаться, не надо… А про то, что вам вне клуба драться запрещают, ты и сам в школе не раз рассказывал.
– Да… В логике тебе не откажешь… Слушай, принц Датский, а Сухоруков – тоже твоя работа? Неужели даже суперправильный Олежек в чем-то провинился? Чем же надо было его прижать, чтобы он учиться перестал?
– Ничего не знаю про Сухорукова. У него свои заморочки. На моей совести еще только Макс Литвинов. Тоже гад еще тот…
– Макс? Гад? Не замечал! – сказал Леня и тут же вспомнил, как он полез к Оксане с поцелуями.
– Он трус! Хуже меня… Он в лагере особо угодливо прислуживал Доренко и с подобострастием выполнял самые гадкие поручения. Сам даже придумывал, как перед этими сволочами лучше выслужиться. А сейчас он меня так испугался, что аж расплакался. Хуже девчонок, честное слово! Я даже не успел с него ничего потребовать. Сам стал совать мне свой пейджер, чтобы я молчал.
