Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца
– Слишком много ласки не бывает. Особенно в нашем случае. И потом, ты так часто отсутствуешь и не в курсе многих обстоятельств, а потому придется довериться мне. – С некоторых пор беседы с мужем на тему воспитания проходили в резкой тональности. Что удивительно, но, похоже, победительницей была я.
– Делай как знаешь, – однажды услышала я ответ. И стала делать.
Теперь я играла «в куклы». У меня появился свой «кукольный дом». Столы, стулья, диваны, салфетки, завтраки, обеды, стирка, глажка – все предметы и действия теперь имели свой особенный смысл, подчинялись одной цели и одному человеку. Этого человека звали Саша Аверинцев. Он стал моей «куклой». С самого первого дня я точно знала, что этот ребенок никогда не станет моим «сыном», как это иногда случается с детьми близких родственников, с племянниками, крестниками. Саша Аверинцев всегда будет моим воспитанником. И сколько бы я ни заботилась о нем, я не смогу перейти эту грань, эту полосу отчуждения. Из страха выдать себя я теперь окружила его двойной лаской, двойным вниманием. И чем больше я старалась, тем больше становилась эта пропасть – мы стали близки по духу, образовали свой мирок, стали понимать друг друга с полуслова, но была история его рождения, которая навсегда сделала нас чужими. Впрочем, в этом был свой глубокий смысл и резон – эта чужеродность позволила появиться дружбе. Настоящей дружбе, которая так редка между матерью и ребенком. Она скорее свойственна отношениям с отцом, но не с матерью, подавляемой природным страхом за дитя, который делает ее глухой, слепой, эгоистично-жестокой. Меня нельзя упрекнуть в равнодушии – все, что касалось Саши, стало частью моей жизни. Меня волновали его простуды, травмы, оценки, друзья, но в этом беспокойстве всегда оставалось место вниманию, рассуждению и уважению, оставалось место для него, как для самостоятельной, независимой единицы. В моей заботе не было родительского слепого диктата и стремления любой ценой настоять на своем. Помня, что Саша – ребенок другой женщины и моего мужа, не чужой, но и не свой, не близкий, я в своем стремлении воспитать его была крайне уважительна. Так мы обычно поступаем с друзьями, которые могут простить нам многое, кроме хамства и диктатуры, даже если они замешаны на благих побуждениях. Я в отношениях с Сашей предусмотрительно оставляла место для маневра, для свободы и выбора, которые позволят ему в по-настоящему трудный момент призвать меня на помощь.
Муж Сашу любил, как любой отец любит своего ребенка. Я с любопытством, без ревности наблюдала проявления этой отеческой привязанности и, понимая ее природу, не сравнивала их отношения с нашими. В некоторых действиях и поступках мужа мне чудился страх – такой я наблюдала у родителей стремительно взрослеющих детей. Вместе с некоторым облегчением – ребенок вырос, стал взрослым, забот меньше – проявляется естественная и почти первобытная надежда на опору и помощь. Это обычно не афишируемое чувство мой муж выразил словами:
– Он вырастет, сто раз поменяется, уедет, вернется и опять уедет, но он всегда будет мой.
Вряд ли Аверинцев в этот момент думал обо мне, вряд ли он сообразил, что я ни о ком так сказать не могу, и вряд ли эта бестактность была намеренной. Просто ребенок напоминал ему о возрасте, заставляя иначе смотреть на свою жизнь и заглядывать туда, куда стараются не смотреть, пока не пришло время. Присутствие ребенка делало нас проще и естественнее, и мы не стеснялись этого естества. Жизнь, которую мы украшали событиями, мероприятиями, множеством связей и совершенно бесполезными телодвижениями, оказалась содержательней и интересней в отсутствие этих «украшательств», но в присутствии ребенка.
До появления Саши я много раз представляла себе, как это – любить детей. Не чужих, не соседских, а своих, родных. Я знала, что такое любовь к родителям, что такое любовь к мужчине – когда-то я полюбила Аверинцева. Я заводила домашних питомцев и таяла от нежности и умиления, глядя на их мордочки и хвостики – любовь к животным мне тоже была знакома. Но я никогда не любила ребенка. Мне было недоступно это состояние безусловной, появляющейся из ниоткуда и никуда не исчезающей родственной страсти. Я лишь догадывалась, что мы оказываемся у нее в плену и побег будет невозможен. И будучи совсем молодой, я догадывалась, что когда наступит последний час, расстаться с этим пленом будет страшно, но не из-за себя, а из-за тех, которые остаются на этом свете одни, без нас и нашей оберегающей любви. Я каким-то женским чутьем понимала сокрушающую мощь этого чувства между матерью и ребенком и не решилась бы назвать родительскую любовь счастьем. Скорее, это судьба, то есть то, что неотделимо от нас.
У нас с Аверинцевым так и не родился ребенок, так что в один прекрасный день я запретила себе думать об этом – бесцельность переживаний только обострили бы обделенность. А в отсутствие детей моя любовь к мужу, слава богу, не трансформировалась в материнско-супружескую с неизбежным «съешь котлеточку – мамочка готовила». Наши отношения остались такими, какими были в начале, когда мы познакомились.
Николаю Николаевичу Аверинцеву было всего тридцать три года, когда он, как главный художник, получил премию за фильм по произведениям Достоевского. Ничего удивительного в выборе сценарной основы нет – перефразируя классика, какой питерский художник не потревожил бы покой Федора Михайловича. Почти все, так или иначе, пользовались нашей благодатной городской натурой для изображения темных страстей человеческих, так точно описываемых классиком. Аверинцев был художником с большой буквы, к тому же, несколько опередив свое время, не чурался в творчестве ловких маркетинговых ходов. Потрясающая по своей красочности и напряжению сцена игры в рулетку стараниями Аверинцева превратилась чуть ли не в главный эпизод фильма. Художественными приемами он сместил смысловую шкалу, и в результате получился фильм о пагубной страсти, об алчности, но не о душевных муках и поисках смысла жизни. Уж не знаю, как разбирались между собой режиссер-постановщик и главный художник, но фильм имел успех, а во всех новостных сюжетах показывали сцену игры в казино.
В момент его успеха мы уже год как были мужем и женой. Причем поженились совершенно случайно. Профессиональный мир узок, людей в нем не так много, как кажется. Посланная на учебную практику в одну из съемочных групп «Ленфильма», я консультировала одного странного режиссера по вопросам средневековой архитектуры. Он снимал фильм-сказку, действие которой происходило в выстроенных декорациях огромного, реально существующего где-то в Судетах, замка. Режиссер измучил творческую группу, всеми силами добиваясь абсолютного сходства декораций с исторической натурой. Мне надлежало проследить, чтобы не было вранья в башенках, апсидах, фронтонах, гобеленах и статуях, которых по сюжету было великое множество.
