Мари-Элен Лафон - Знакомство по объявлению
С Дидье они постоянно ссорились — и как, чуть ли не до драки — из-за денег. Работал он мало, от случая к случаю, получал гроши, да и те ухитрялся просадить с дружками в бистро или потратить на какую-нибудь ерунду. В небольшом супермаркете в Конда Анетта внимательно пригляделась к трем кассиршам, мысленно сравнивая их с собой, какой она была несколько лет назад, когда тоже восседала за кассой, с комом в желудке, полумертвая от страха, что сюда в любую минуту может ворваться пьяный Дидье, нечесаный, грязный, с землистым лицом и горящими от злобы глазами, он ворвется и начнет, размахивая руками, орать, мешая ругательства с непонятными польскими словами, и требовать, чтобы его пропустили в огороженное от покупателей святилище, пока на шум не выйдет управляющий месье Брюне, добродушный гигант, который сперва попытается уговорить скандалиста убраться по-хорошему, а потом возьмет его в охапку и вынесет вон, чтобы не мешал мирной работе торгового заведения.
Анетта сидела ни жива ни мертва, в ушах у нее оглушительно стучала кровь, она все чаще ошибалась, отсчитывая сдачу, и, замирая от ужаса, думала о том, расслышали ли окружающие ее имя в потоке грязной брани, извергаемой Дидье, который успевал выкрикнуть его несколько раз, пока могучий месье Брюне силой не выволакивал его наружу. Потом надо было прийти в себя, вдохнуть поглубже и дотянуть до конца смены, стараясь не замечать взглядов других кассирш, чьи мужья, может, пили не меньше, но хотя бы имели совесть устраивать представления дома, вдали от любопытных глаз, или в крайнем случае в соседнем кафе, а не на работе у жены, на зарплату которой, между прочим, жила вся семья. Сослуживицы никогда ничего ей не говорили — необщительный характер Анетты создавал вокруг нее нечто вроде плотины молчания, — но она догадывалась, что они должны думать: что ей не хватает твердости, что, прояви она решительность, ей ничего не стоило бы призвать к порядку этого негодного пьянчугу, которого она выбрала себе в мужья и за которого продолжала держаться, заставляя сына терпеть подобное посмешище вместо отца.
Возвращаясь из Конда в бежевой «диане», Анетта снова и снова оживляла в памяти эти тягостные картины, наверное неразрывно связанные с одним видом магазинной кассы — неудобным табуретом, обязательным халатом и шуршанием прозрачных пластиковых пакетов. На севере она жила словно выставленная напоказ: все всё про нее знали, и каждый считал себя вправе судить, упрекать и смешивать ее имя с грязью. Останься они на севере, Эрик так и носил бы на себе клеймо сына пьянчуги и хулигана, неспособного проработать на одном месте больше двух недель подряд, пропащего забулдыги, на которого уже махнули рукой даже сотрудники социальных служб, спихивавшие его друг на друга и во всеуслышание заявлявшие, что они бессильны помочь, что этим случаем должны заниматься полицейские или психиатры, а может, и те и другие сразу, что невозможно спасти человека против его воли, что его жена, или подруга, или сожительница, ведь брак официально не зарегистрирован, одним словом, мать его сына должна как можно быстрее, просто немедленно, ну в самом деле, сколько же можно ждать, надеяться и прощать, так вот, она должна срочно спасать себя и ребенка, потому что мальчику от такого, с позволения сказать, родителя больше вреда, чем пользы.
Анетта ничего не забыла; даже здесь, во Фридьере, кошмарный осадок продолжал свое брожение в ее душе. Она чуяла его глухие всплески и мерзкое хлюпанье, когда ночью, внезапно открыв глаза рядом со спящим беспробудным сном Полем, пыталась усмирить оглушительное биение сердца, молясь, чтобы он не проснулся, ничего не почувствовал, ни о чем не узнал и не догадался. Давнее тело, вдруг очнувшись в сонном забвении, судорожно сжималось и дергалось, как в лучшие дни прежней жизни, той жизни, что осталась там, на севере, брошенной ради новой, другой, начатой далеко-далеко, как можно дальше от предыдущей.
Анетта нашла работу. Уже на второе лето. Поль еще в Невере объяснил ей, насколько трудно женам крестьян, даже местным уроженкам, найти хоть какой-то приработок за пределами фермы. Видимо, времена менялись: еще несколько лет назад считалось позором для семьи, если жена землевладельца или фермера пытается подыскать себе место; труд за зарплату оставался уделом женщин, которых вынуждала «прислуживать другим» особенно горькая судьба: неудачный брак или неожиданно свалившееся тяжкое несчастье. Пережитки этих представлений еще не исчезли окончательно, хотя возросшее экономическое давление упорно их вытесняло и все чаще приходилось слышать, что такая-то нанялась приходящей домработницей, другая устроилась на полставки в дом престарелых, а третья договорилась, что четыре дня в неделю будет помогать в школьной столовой; многие мечтали, чтобы их замужняя дочь, или невестка, или племянница подыскала себе подобное местечко в соседней коммуне, прекрасно понимая, что на простое везение тут рассчитывать не приходится, а значит, надо подключать к поискам всех знакомых и терпеливо ждать, пока что-нибудь не подвернется. Любой диплом — сиделки, например, не говоря уже о медсестре, социальном работнике или, страшно подумать, учительнице начальных классов — превращался в неоспоримый козырь, а его обладательница становилась завидной партией и лакомым кусочком в глазах молодых парней, решивших продолжать дедовское дело и не желавших дезертировать в город.
Анетта не могла конкурировать с местными жительницами: как человеку пришлому ей никто не доверил бы помощь по хозяйству, а уход за стариками взяла в свои руки Николь, не намеренная никому уступать ни пяди завоеванной территории; перспектива трудоустройства этой скромной, робкой, незаметной женщины выглядела безнадежной. Об Анетте и ее сыне, мальчике с польской фамилией, особо не судачили, потому что по прошествии почти двух лет сказать о них было нечего; для сплетен нужна пища, а единственная, кто располагал достоверной информацией, — Николь — даже при своей обычной болтливости предпочитала на эту тему не распространяться и держала рот на замке.
Анетта с Полем обсуждали вопрос подработки, когда по вечерам, вынув из буфета бумаги, составляли бухгалтерский или налоговый отчет. Доходы фермы не увеличились, а их все-таки стало трое. Приходилось считать каждый грош, и они считали; экономили, как могли, на электричестве, телефоне, бензине, отоплении, питании. Одежду приобретали по каталогам, пользуясь скидками. Анетта знала, что у матери есть специальная копилка, предназначенная для Эрика: ее открывали накануне 1 сентября, чтобы купить все, что нужно для школы. Ее собственные потребности — парикмахерская, например, или теплая куртка на зиму — могли и подождать.
