Елена Сазанович - Сад для бегонии
– Познакомься, Ромка. Это мой новый друг. Костя… Кстати, ты угадал. Мы попали в беду. И это всего-навсего пир во время чумы.
Наконец Локарев освободился от своей ноши. И они с Ромкой крепко пожали друг другу руки. Великий певец и миллионер Локарев. И безродный мальчишка, почти уголовник Ромка.
– Вы извините за беспорядок, – Ромка обвел глазами свою простенькую квартиру.
Видно, ему стало неловко. И не столько перед своей королевой. Которую он хорошо изучил. И которая плевала на всякие беспорядки. Сколько перед Локаревым. В котором несмотря на довольно помятый. Небритый вид. Все равно проскальзывал блеск.
Ромкин дом действительно не отличался ни порядком. Ни удобствами. Ни изысками. Печка. Круглый стол на кривых ножках. Перекошенный диван с тремя подушками. На стенах – заключенные в одну большую рамку фотографии. В углу – потрепанная гитара.
Типичный сельский дом. С запахом пригоревшей яичницы.
Я повела носом.
– Какая вкуснотища! Ты знаешь, Ромка, мне у тебя безумно нравится! – я бухнулась на диван. И он скрипнул. – Пожалуй, если ты не прогонишь, мы здесь прекрасно проведем время.
– Неужели все настолько серьезно? – нахмурился Ромка. – Ты же знаешь, Бегония. Я не поверю что ты со своим парнем хочешь здесь отдохнуть от забот праведных. Это далеко не комфортабельный курорт. Эта дыра не для королев и их рыцарей благородной породы. Это мне, после одного местечка, в котором я успел побывать, она кажется раем. Но для вас… Здесь протекает крыша. По ночам скребутся мыши. И нет водопровода…
– А по утрам можно купить у соседки – старушки парное молоко. А днем можно прогуляться по лесу. И объедаться сочной земляникой. А по ночам на крыльце, задрав голову, любоваться звездами… – продолжила я за Ромку. – Ты знаешь, Ромка, после того места где мы побывали. И где было так же красиво, как на кладбище. Твой дом нам кажется не просто райским уголком. Мертвая красота – это не красота, Ромка. В мертвой красоте всегда чувствуется приближение беды.
– Спасибо, Бегония. Ты всегда понимала меня лучше всех. И хотя я не могу подарить тебе великолепный букет, как этот, – Ромка кивнул на трехлитровую банку, в которую Локарев успел поставить розы. – Но и у меня есть для тебя небольшой подарок. И он очень живой.
– Неужели бегонии? – расхохоталась я. – Ты не исправим, Ромка.
Ромка притворно вздохнул.
– К сожалению. Меня-таки умудрились исправить. А эта бегония осталась еще с тех прелестных времен. Когда я тебе их таскал немерено. Помнишь? А эту не успел притащить… Но самое любопытное – что она не погибла. Хотя ее никто не поливал. Вот видишь, Королева! Я тебе не лгал. Можно выжить не только на расщелинах скал. Скажи, ты уже выжила, Королева?
– Выжила, Ромка. И теперь вообще не собираюсь умирать. Никогда.
Ромка мне подмигнул и скрылся в соседней комнате. А я, незаметно из-за плеча, посмотрела на Локарева. Он сидел на табурете, низко склонив голову. Он чувствовал себя лишним.
Ромка скоро вернулся с глиняным, потресканным в некоторых местах горшком, в котором пышно цвела бегония.
Это была самая красивая бегония из всех, которые мне когда-то таскал Ромка. Но мое сердце невольно сжалось. И нехорошее предчувствие подкралось к моему сердцу. Бегония была ярко желтой.
– Красиво, правда? – Ромка вытянул перед собой руки с цветком. Гордо встряхнул головой и протянул его мне.
– Нет, – тихо прошептала я. – Не надо, Ромка, пожалуйста, не надо.
Я растерянно качала головой.
– Эта бегония должна была умереть. Это ошибка…
Ромка беспомощно захлопал рыжими ресницами.
– Я не знал. Что ты так суеверна. Желтый цвет очень красивый. И плюй ты на эти суеверия. Ну, пожалуйста, ты же настоящая королева…
Да, я суеверна. Я не забуду этот март. Я никогда его не забуду. Мне скоро должно исполниться тринадцать. И я жду отца. Чтобы наконец справить день рождения. Но еще утро. Еще так долго до вечера. И я примеряю платье. И мама делает себе прическу. И раздается звонок в дверь. И кудрявый злотоволосый мальчишка, похожий на ангелочка, на пороге с огромным букетом желтых тюльпанов. И в букете маленькая записка.
«Мой Сашок. Мой дорогой котенок. Этим утром ты когда-то родилась. В самое золотое для нас время. Жаль, что я не могу тебя поцеловать этим утром. Пусть тебя поцелуют от меня эти золотые цветы. Твой любящий папа.»
Папа тоже не признавал суеверий. Мой папа был самым сильным человеком на свете. Но этого самого сильного человека не уберегла судьба. Его не уберег и ангел.
И не его ли ангел тем мартовским утром появился на пороге с букетом ярко желтых цветов. Золотокудрый и голубоглазый. И зачем он позвал моего отца за собой. И зачем он позволил ему умереть…
Я приблизилась к окну, чтобы никто не увидел моих слез. Выступивших на глазах. Чтобы никто не увидел на моем лице следы прошедшей боли.
Небо стало еще чернее. Тучи, казалось, вот-вот упадут на землю и раздавят ее. И дождь безжалостно хлестал по земле. И на ней появлялись грязные глубокие раны. И вспышка новой ненависти захлестнула меня. Ненависти к людям. Сумевшим разрушить мою жизнь. И я уже ненавидела Локарева, который был близок с этими людьми. Более того – он их любил. Он ими восхищался. Он боготворил их мир. Мне же этот мир был ненавистен. И мне показалось. Что я сейчас не выдержу. Закричу. Брошусь на Локарева. И он ответит за всех…
И вдруг я услышала его голос. Низкий. Мягкий. Грудной.
Авансы розданы.
Уже растут проценты
отложенных на осень обещаний.
Вся жизнь разделена
на тысячу фрагментов:
отрезков-встречь,
отрезков-расставаний.
Кто я?
Рантье,
погрязший в практицизме,
стригущий медленно
купоны мелких вкладов,
уверенный:
пророка нет в отчизне
своей —
что ж более мне надо…
И я так же не поворачиваясь, прикрыла глаза.
И мне показалось, что мне тринадцать. И это крутится наша пластинка. И мы ждем папу. Чтобы наконец-то отпраздновать мой день. И мама, успокаивая, кладет руку на мое плечо. И обнимает. И мне уже ничего не страшно. Уже ничего не страшно. Когда в песне есть такие слова. Когда у меня есть самый сильный на свете отец. Который борется со всякой падалью. Что есть моя мама. Которая может так обнимать, так успокаивать.
И я открываю глаза. И вижу рядом с собой Ромку. Он обнимает меня.
Я очнулась. Действительность мне уже не отвратительна. Потому что остались песни. Которые по-прежнему звучат. Потому что остался Ромка. Который умеет утешить, выращивая для меня сад из бегоний. И хотя в этот саду появилась одна ярко желтая бегония. Мне уже не страшно. Я больше не верю в приметы…
Мы, так же обнимаясь, повернулись к Локареву. Он прервал песню. И отложил гитару.
