Линда Ховард - Всего одна неделя
Что же произошло? Я предалась любви с человеком, с которым даже не встречалась и не имела прочных отношений. Вернее, когда-то встречалась, но слишком непродолжительное время. Ничего определенного между нами сказано не было, так что я просто-напросто малодушно отдалась ему, словно похотливая мартышка. Ведь он даже ни о чем не просил!
Уайатт оказался совершенно прав, и в этом заключалось главное унижение: стоило ему до меня дотронуться, как я тут же начинала срывать одежду. Не спасало даже то обстоятельство, что в действительности физическая любовь оказалась еще более интересной, приятной, насыщенной, забавной, серьезной, веселой, острой, сладкой и непредсказуемой, чем можно было бы ожидать от постоянно возникающей между нами химической реакции. Такого развития событий допускать было нельзя. Его следовало объявить вне закона. Но как я могла игнорировать лейтенанта Бладсуорта в соответствии со своими принципами, зная, что рядом с ним еще лучше – то есть хуже, – чем может нарисовать воображение? Но если бы я поддалась искушению раньше, то сейчас ощущение провала мучило бы меня еще острее.
Доведя мысль до логического завершения, я осознала, что вот уже минут десять созерцаю великолепный пенис, который за это время превратился из мягкого и спокойно
расслабленного в полную свою противоположность. Я перевела взгляд на лицо и обнаружила, что за мной внимательно следят не совсем проснувшиеся, но уже голодные зеленые глаза.
– Больше этого делать нельзя, – твердо заявила я, пытаясь опередить прикосновение. Ведь оно неизбежно лишило бы меня и без того слабой способности к сопротивлению. – Вполне достаточно и одного раза.
– Боюсь, что совсем недостаточно, – с ленивой уверенностью возразил Уайатт, проведя пальцем по моей груди.
Еще мгновение – и я снова окажусь в ловушке. Черт возьми. Ни в коем случае не поддаваться! Я оттолкнула его палец.
– Серьезно. То, что случилось, произошло по ошибке.
– Позволь не согласиться. Думаю, идея была просто великолепна. – Уайатт приподнялся на локте и навис надо мной. Я тут же запаниковала и отвернулась, чтобы он не успел поцеловать в губы. Однако, как оказалось, сейчас его интересовали вовсе не губы.
Уайатт прижался губами к уху, а потом начал мелкими поцелуями прокладывать дорожку по шее вниз, к выемке возле ключицы. Меня мгновенно захлестнула предательская горячая волна, и хотя я уже открыла рот, чтобы твердо произнести «нет», вместо короткого слова из губ вырвался лишь слабый стон.
Бладсуорт лизал, кусал, целовал и гладил, а я вздрагивала, таяла и стремительно сходила с ума. Так что, когда он вновь оказался сверху, я зашла уже слишком далеко и могла только как можно крепче его обнять и приготовиться к полету.
– Это нечестно! – кричала я полчаса спустя, шлепая в ванную. – Ты обманом заманил меня! Откуда тебе известно, куда надо целовать? Не смей больше так делать!
Уайатт со смехом залез в душ вместе со мной. Выкинуть его не представлялось никакой возможности, а потому пришлось просто повернуться спиной и сосредоточиться на удалении с собственного тела сложной комбинации защитного крема, соленой океанской воды и остатков мужского естества.
– Неужели ты думаешь, что я ничего не заметил и не запомнил? – Большая теплая рука легла мне сзади на шею, а палец начал осторожно поглаживать позвонок. Я вздрогнула. – Ты же сидела у меня на коленях обнаженной.
– Вовсе не обнаженной. В юбочке. А это одежда.
– Ну, почти обнаженной. Во всяком случае, я сразу обратил внимание, что прикосновение к груди ты едва замечаешь, но зато поцелуй в шею действовал безотказно и моментально доводил тебя до кондиции. Поэтому что же здесь загадочного?
Мне вовсе не нравились ни подобная проницательность, ни отличная память. Большинство мужчин считают, что если гладят или целуют грудь, то этим непременно тебя заводят, а значит, могут уговорить совершить то, чего ты на самом деле совсем не хочешь. Для меня же грудь как раз означает не так уж и много – я хочу сказать, как источник наслаждения.
Иногда я завидую женщинам, у которых грудь – эрогенная зона. Я не отношусь к их числу. Однако главное даже не в этом. Мне кажется, что умение сохранять трезвую голову гораздо важнее всех чувственных удовольствий и радостей, которые дарит отсутствие этого качества.
Но от поцелуев в шею я безнадежно таю. Это серьезная слабость, так как мужчина вполне может целовать вас в шею, даже когда вы одеты. Поэтому я не болтаю о своей особенности направо и налево. Так почему же Уайатт сумел так быстро ее заметить?
Секрет, видимо, кроется в его профессии. Он полицейский, а это значит, что замечать даже малейшие детали – неотъемлемая часть его натуры. В работе, в поисках преступников это свойство поистине бесценно, но пользоваться им в отношениях с женщиной вряд ли позволительно.
– Убери руки и губы от моей шеи! – Я повернулась и постаралась обжечь нахала взглядом. – Все равноздесь я этим заниматься не буду.
– У тебя удивительный талант игнорировать очевидное, – с улыбкой констатировал Уайатт.
– И вовсе я не игнорирую. Просто принимаю твердое решение. Не желаю больше заниматься с тобой сексом. Мне это не доставляет никакого удовольствия...
– Ложь.
– Кроме сексуального, – закончила я, стараясь придать взгляду должную суровость. – Так что тебе стоит вернуться к своей жизни, а я вернусь к своей. Постараемся забыть о случившемся как о досадном недоразумении.
– Вряд ли такое развитие событий возможно. Почему ты так решительно настроена против серьезных отношений? И почему мы не можем снова быть вместе?
– Мы никогда не были вместе. Это слово подразумевает глубокие чувства, а мы до этого так и не дошли.
– Не драматизируй. За два года я не смог забыть тебя, а ты так и не смогла забыть меня. Да, признаюсь: я надеялся, что разлука излечит, но этого не произошло.
Я снова повернулась спиной и начала мыть голову. Его слова разозлили меня. Оказывается, он хотел забыть меня. Можно было бы помочь ему в этом. Например, стукнув по голове чем-нибудь тяжелым...
– А тебе не хочется узнать, почему именно? – поинтересовался Уайатт и зачем-то начал помогать мне намыливать волосы.
– Нет, – отрезала я.
Он придвинулся ближе, так близко, что прижался ко мне всем телом, и при этом продолжал взбивать пену.
– Ну тогда ничего и не скажу. Когда заинтересуешься, тогда и поговорим.
Лейтенант Бладсуорт меня раздражал. Раздражал до такой степени, как еще никто и никогда. Я изо всех сил сжала зубы, чтобы не попросить рассказать, почему же все-таки он так упорно стремился меня забыть.
Разочарование, негодование и нетерпение нарастали и наконец вырвались на волю.
