Джоди Линн Пиколт - Уроки милосердия
Она медлит с ответом.
— Скажем так, у меня имеются доказательства того, что Гитлер тоже перевоплотился.
Мне удалось отвязаться от миссис Кунц, только пообещав, что я попрошу нашего историка заняться ее делом. И это правда: в следующий раз, когда Женевра меня разозлит и я захочу отыграться, передам ей это дело. Но не успеваю я закончить разговор с Мирандой Кунц, как вновь звонит моя секретарша.
— На вашей улице сегодня праздник, — говорит она. — Вам звонят по второй линии. Ее направил к нам местный агент ФБР.
Я окидываю взглядом кипы документов на своем письменном столе — отчеты, подготовленные Женеврой. Притянуть подозреваемого к судебной ответственности — дело медленное и трудоемкое, а в моем случае часто и бесполезное. В последний раз нам удалось довести дело до суда в 2008 году, подсудимый умер в конце процесса. Наша работа диаметрально противоположна работе полиции. Мы начинаем не с самого преступления и раскручивания «детективного романа», а с имени, потом «пробиваем» его по базам данных, чтобы выяснить, тот ли это человек — человек, живущий под этим именем, — и выясняем, что он делал во время войны.
И таких имен у нас хватает.
Я снимаю трубку телефона.
— Лео Штейн, — представляюсь я.
— Это… — отвечает женщина. — Не знаю, туда ли я попала…
— Я обязательно отвечу, если вы объясните причину своего звонка.
— Один мой знакомый был офицером СС.
Мы даже выделили подобные звонки в отдельную категорию: «Мой сосед — нацист». Обычно это сосед, который пинает вашу собаку, когда та забегает на его участок, и вопит, когда листья с вашего дуба падают ему во двор. У него немецкий акцент, он носит длинный черный плащ и держит немецкую овчарку.
— А вас зовут…
— Сейдж Зингер, — представляется женщина. — Я живу в Нью-Хэмпшире, и он тоже.
При этих словах я сажусь ровнее. Нью-Хэмпшир — отличное место, чтобы спрятаться, если ты нацист. Никому и в голову не придет искать в Нью-Хэмпшире.
— И как зовут этого человека? — спрашиваю я.
— Джозеф Вебер.
— И вы полагаете, что он был офицером СС, потому что…
— Он сам мне в этом признался, — отвечает женщина.
Я откидываюсь на спинку кресла.
— Сам признался, что он нацист?
За все десять лет службы подобное я слышу впервые. Моя работа заключается в том, чтобы сдернуть маску с преступников, которым кажется, что после семидесяти лет убийство сойдет им с рук. Никогда еще я не имел дела с подозреваемым, который сам признался в содеянном еще до того, как был загнан в угол неопровержимыми доказательствами и у него не оставалось иного выхода, кроме как все рассказать.
— Мы… приятельствуем, — поясняет Сейдж Зингер. — Он хочет, чтобы я помогла ему умереть.
— Как Джек Кеворкян? Популяризатор эвтаназии? Он смертельно болен?
— Нет, напротив, вполне здоров для мужчины своего возраста. Он считает, что в его просьбе есть некая справедливость, потому что я из еврейской семьи.
— Правда?
— А это имеет значение?
Нет, не имеет. Сам я еврей, но половина нашего отдела не евреи.
— Он упоминал, где служил?
— Говорил какое-то немецкое слово… Тотен… Отен что-то…
— Totenkopfverbände?
— Точно!
В переводе это означает «отряд “Мертвая голова”». Это не отдельное формирование, а скорее подразделения СС, которые охраняли концентрационные лагеря Третьего рейха.
В 1981 году мой отдел выиграл подобное дело, «Федоренко против США». Верховный суд постановил — по моему скромному мнению, очень мудро! — что любой, кто охранял нацистские концлагеря, обязательно принимал участие в зверствах и преступлениях нацистов. Лагеря представляли собой цепочки определенных функций, и, чтобы все работало, каждый в цепочке должен был выполнять свои должностные обязанности. Если один не выполнит — машина уничтожения застопорится. Поэтому совершенно не имеет значения, что делал и чего не делал один конкретный «винтик» — нажимал на спусковой крючок или запускал «Циклон Б» в газовую камеру, — уже одного доказательства того, что человек был членом отряда «Мертвая голова», было достаточно, чтобы возбудить против него дело.
Конечно, пока до этого еще очень-очень далеко.
— Как его зовут? — опять спрашиваю я.
— Джозеф Вебер.
Я прошу произнести фамилию и имя по буквам, записываю их в блокнот, дважды подчеркиваю.
— Он еще что-нибудь говорил?
— Показал свою фотографию. Он был в форме.
— Как она выглядела?
— Форма офицера СС.
— А откуда вы знаете, как она выглядит?
— Ну… форма похожа на ту, что показывают в фильмах, — признается она.
Существует два объяснения. Я Сейдж Зингер не знаю — возможно, она недавно сбежала из психбольницы и сейчас выдумывает историю от начала до конца. И с Джозефом Вебером я тоже незнаком — возможно, это он сбежал из психбольницы и теперь пытается привлечь к себе внимание. К тому же за все десять лет еще ни разу такой, с бухты-барахты, звонок от обычных граждан о нацисте, живущем у них на заднем дворе, не подтверждался. Чаще всего нам приходится расследовать жалобы адвокатов, представляющих в бракоразводном процессе интересы жен, которые надеются доказать, что их мужья (подходящие по возрасту выходцы из Европы) являются еще и военными преступниками. Представьте себе исход дела, если удастся убедить судью, как жестоко ответчик обращался с вашей клиенткой! И всегда подобные утверждения оказываются полнейшей ерундой.
— У вас есть эта фотография? — интересуюсь я.
— Нет, — признается она. — Снимок остался у него.
Разумеется.
Я потираю лоб.
— Должен спросить… У него есть немецкая овчарка?
— У него такса, — отвечает она.
— Такса была бы у меня на втором месте, — бормочу я. — Скажите, как давно вы знакомы с Джозефом Вебером?
— Где-то месяц. Он начал приходить на групповые занятия по психотерапии, которые я посещаю после маминой смерти.
— Примите мои соболезнования, — на автомате произношу я и тут же понимаю, что подобного проявления вежливости она совершенно не ожидает. — Следовательно, вы не в полной мере изучили его характер. Не можете точно сказать, наговаривает он на себя или нет…
— Господи, да что с вами! — восклицает она. — Сначала полицейские, потом ФБР… Неужели вы даже на секунду не допускаете, что я говорю правду? Откуда вы знаете, что он лжет?
— Потому что это бессмысленно, мисс Зингер. Зачем человеку, которому более полувека удавалось скрываться, вдруг ни с того ни с сего сбрасывать свою личину?
— Я не знаю, — честно отвечает она. — Чувство вины? Боязнь Судного дня? Или, может быть, он просто устал жить во лжи, понимаете?
