Елена Лагутина - Песочные часы
— Знаешь, Алена, я очень много думал об этом.
— Скажи, мы ведь… мы ведь не расстанемся? Мы ведь всегда будем вместе?
Ее губы дрожали, а темные глаза наполнились слезами, которые тут же заструились по холодным щекам, и он снова прижал ее к себе, крепко-крепко, так, что ей стало трудно дышать, и прошептал:
— Я люблю тебя. И мы всегда будем вместе. Мы никогда не расстанемся. Никогда.
В то утро она вернулась домой намного позже, чем обычно. Руслан, уже успевший позавтракать, ушел на работу. Марина привычно хлопотала на кухне, мальчишки ушли в школу, мама Алла Васильевна с больной головой лежала у себя в комнате. Тихо, невесомо, словно тень, Алена проскользнула на кухню.
— Доброе утро, — поздоровалась она с Мариной и впервые за долгое время почему-то ощутила чувство вины.
— Кому доброе, кому не доброе, — хмуро ответила та, — ты что-то сегодня совсем загулялась. Смотри, невестка, сама знаешь…
Марина многозначительно оборвала фразу.
— Ты это о чем? — Голос у нее предательски дрогнул, и она впервые ощутила, как сжалось внутри сердце от леденящего душу страха.
— Сама знаешь, — уклончиво ответила Марина, продолжая, словно автомат, раскатывать тонкий пласт теста на столе.
— Не знаю, — произнесла Алена, на этот раз сумев не проявить признаков волнения.
— Не знаешь? — переспросила Марина и вдруг — Алена первый раз в жизни видела ее такой — отшвырнула от себя скалку, смяла тесто в один комок. Деревянная скалка, с шумом ударившись о стену, отскочила вниз и покатилась по полу, оставляя за собой мутный, едва различимый белый след.
Алена подняла глаза и увидела напротив себя совершенно другого человека. Лицо Марины было белым как полотно, глаза, казалось, провалились куда-то внутрь, в самую глубину лица, затаив в себе такую муку, такую боль и страх, что становилось жутко; брови превратились в одну сплошную линию. Алена стояла, словно окаменев, не в силах произнести ни слова — но Марина, казалось, и не ждала уже от нее ответа. Медленно, словно наугад, опустившись на табуретку, она отвела взгляд куда-то вдаль, в пустое пространство, и начала говорить — монотонным тихим голосом, который наводил ужас.
— Ты вот спрашивала как-то, почему я не вышла замуж. Я тебе ответила и думала, что ты меня поняла. А ты, оказывается, ничего не поняла. Ничего не поняла. Знаешь… Когда-то давно, мне тогда было девятнадцать, я любила одного человека. Любила, хотя теперь это кажется мне невозможным и глупым. Но тогда я все воспринимала совсем по-иному. Он был старше меня на пять лет, мы знали друг друга еще со школы. Ты ведь знаешь, Алена, наши законы. Девушка должна выйти замуж честной — так было всегда, и горе той, которая решится переступить черту. Горе и вечное проклятие. Мы встречались почти два года — естественно, втайне ото всех, и я никогда, ни разу за все это время не позволила себе ничего лишнего. Он меня даже ни разу не поцеловал. Потом он ушел в армию, мы писали друг другу письма, я ждала его, целыми днями о нем думала. Знала бы ты, как я была счастлива, когда он вернулся! Мы уже собирались пожениться, уже день свадьбы наметили, и тут я потеряла голову — рассудила, что не имеет большого значения, когда наступит моя первая брачная ночь. Нам обоим так хотелось ее приблизить… А на следующее утро он пришел ко мне и сказал, что свадьбы не будет. Больше я его никогда не видела.
— Он… он встретил другую? — Алена, ошеломленная этим рассказом, просто не могла поверить в то, что услышала.
— Не знаю. Может, и встретил. Но мне сказал, что никогда не женится на женщине, которая отдала свою невинность до свадьбы.
— Но ты же… Ты же ему ее и отдала?!
— Для него это не имело значения. Он сказал, что если я на это решилась, если это было для меня так легко, значит, я такая.
— Какая — такая? — Алена почувствовала, как в горле зарождается тугой комок, и сглотнула, так и не договорив.
— Сама знаешь, — неохотно ответила Марина и, вздохнув, сложила руки на коленях. — А вскоре после этого он уехал куда-то на Север, там потом женился. А я осталась.
— Не может быть… Этого не может быть, Марина! Это ведь глупость, это полный бред!
— Это — традиции, Алена, — возразила Марина, — мы родились здесь, а значит, мы обязаны жить по этим законам.
— По каким законам? Да ты что, Марина! Ты посмотри, за окном двадцать первый век, а мы чуть ли не в парандже ходим! Мы живем в горах, но мы же русские люди! Это только мусульмане так относятся к женщинам! А мы — как отдельная, ни с чем не связанная планета, которая вращается сама по себе и живет по собственным законам. Да ты посмотри, как другие живут — не за границей, даже не в Москве, а в том же Ставрополе, в Кисловодске?! И только мы одни мучаемся в плену этих дурацких, никому не нужных пережитков прошлого! Разве… Разве это справедливо, разве это нормально? — Алена буквально задыхалась от возмущения, она не могла поверить в то, что Марина говорит искренне.
— Зря ты со мной споришь, невестка, — спокойно ответила та, — я очень много об этом думала. Ты просто не представляешь, сколько лет… сколько лет я думала точно так же, как ты. Но ты ошибаешься. Наши законы по-настоящему справедливы. Они сохраняют чистоту, они сохраняют семью, оберегают от разврата, от душевных травм…
— От душевных травм? Это тебя-то они оберегли от душевных травм? — Алена вскочила с табуретки. Ей хотелось кричать, бить посуду, топать ногами. — Тебя?
— Я их нарушила, — спокойно возразила Марина, — нарушила и поплатилась за это. Не нужно нарушать законы.
— Ты… — задыхалась Алена, — ты сумасшедшая. Ты не женщина. Женщина не может так рассуждать.
— Все так живут. Моя мать так жила, твоя мать так жила, наши деды и прадеды…
— Да откуда ты можешь это знать! И потом — кто тебе сказал, что они были счастливы? Что они любили?..
— Нельзя любить, Алена. Я тебе уже говорила.
Марина абсолютно равнодушно смотрела в пространство.
— Мне жаль тебя, Марина. — Алена снова опустилась на табуретку, внезапно почувствовав, что успокаивается. — Жаль. Однажды испытав боль, ты всю оставшуюся жизнь прожила в страхе ожидания новой боли. Вот и все. Ты цепляешься за эти глупые традиции, как утопающий хватается за соломинку. Ты просто боишься жизни. Ты живешь на кухне, как растение, катаешь это чертово тесто, заворачиваешь голубцы, часами драишь посуду в ледяной воде…
— Не смей! — Марина поднялась, и Алена, взглянув на нее, поразилась перемене в ее взгляде. Теперь в нем не было и капли равнодушия. Глаза горели, и огонь, светившийся в их черной глубине, показался Алене каким-то недобрым. — Не смей так говорить. Ты просто глупая курица, если веришь во все эти сказки про любовь.
