Анна Берсенева - Азарт среднего возраста
Конечно, на Канары он полетел и без Аннушки. В Лас-Пальмасе находилась крупнейшая база океанского флота – еще Христофор Колумб ремонтировал у этих берегов свои корабли по пути в Америку, – и у Александра в самом деле хватало здесь дел, потому что его суда ловили рыбу по всей Атлантике. И не только тунца они ловили, легко он мог бы опровергнуть наивное Аннушкино мнение! Но не стал опровергать.
Он потянулся, не вставая с кровати; все тело выгнулось, как у большого, сильного животного. Точно так же, как это было сегодня ночью, когда, сидя на нем и сжимая его бедра круглыми коленками, Аннушка заставила его застонать от пронзившего все тело удовольствия.
Александр глупо улыбнулся, вспомнив это; благо она не могла сейчас видеть его улыбку.
Душ вбивал в него свежесть колючими струями, крепкий кофе, сваренный и выпитый в одиночестве, вливал бодрость. Александру совсем не хотелось уходить. Хотя выйти на улицу было необходимо: кончились сигареты, а Аннушка не курила, и сигарет в ее квартире не было совсем, даже каких-нибудь тоненьких дамских фитюлек. Курить хотелось очень сильно, но при мысли о том, что удовлетворение этого незамысловатого желания вытолкнет его отсюда, прервет то странное, непонятное состояние, в котором он пребывал, – при этой мысли даже потребность курить как-то спадала.
Ему не было здесь уютно. Но то, что он находился среди Аннушкиных вещей, среди ее привычек, отпечатавшихся на этих вещах, создавало какое-то особое настроение, прежде незнакомое. Это была не приятная расслабленность отдыха, не спокойствие душевное, а ни на минуту не проходящее, будоражащее ожидание. Он казался самому себе бутылкой шампанского – вот ее открыли, и весь ее объем, от донышка до горла, пронизан тревожными дорожками пузырьков, и все в этом объеме неспокойно внутри себя, все празднично, неокончательно.
Но все-таки было неприятно, что она не оставила ему ключи от квартиры. Аннушка относилась к своему дому как к крепости, будто англичанка, это Александр знал, и такое отношение было ему понятно. Но дать ему ключи она могла бы. Могла бы догадаться, что он не использует это для того, чтобы являться к ней без предупреждения.
Вдоль балконной стены были веером рассыпаны по ковру фотографии Аннушки. То есть не ею сделанные, они-то как раз Александра совсем не интересовали, а те, на которых она была снята. Они интересовали его очень, и не интересовали даже, а бешено будоражили. Аннушка не снималась обнаженной, это, как она объяснила, была ее принципиальная позиция, но на любом снимке выглядела так соблазнительно, так чувственно, что казалась голым-голой.
Он поднял с ковра фотографии, на которых она была запечатлена в разных шубах. Вот, пожалуйста – только поднесла руку к наглухо застегнутому вороту, и уже кажется, что сейчас расстегнет этот ворот, распахнет шубу сверху донизу, и под темно мерцающим собольим мехом откроется ослепительное голое тело. Александр судорожно сглотнул. Хороша зимняя коллекция! В сердцах бросил фотографии на ковер. Они разлетелись широко, притягивая взгляд так, что глаза разбегались.
«Ну что ж такое сделать? – тоскливо подумал Александр. – Что ж такое ей дать, чтоб она моя была? Куда ни кинь, всюду клин!»
Вариантов поведения в самом деле было немного. Аннушка отнюдь не являлась бессребреницей, но купить ее дорогими подарками было невозможно, это Александр понял с самого начала. Поразить ее воображение неординарностью своей личности – это тоже было проблематично. Аннушка была далеко не глупа, но ум у нее был совсем не тот, который связывается с понятием «воображение». Он был у нее быстрый, практичный, неглубокий и точный. И какую пищу можно было дать такому уму, чтобы он разбудил ее дразнящее, загадочное сердце?
Александр быстро просмотрел диски в серебристой высокой стойке. Музыки, которая могла бы ему сейчас помочь, у Аннушки не нашлось. Он открыл маленький зеркальный шкафчик, служивший ей баром, налил себе полстакана виски, махнул одним глотком. Что и говорить, Пушкин оставил множество правильных советов на все случаи жизни! И про то, как понравиться женщине, и про то, что от выпитой с горя кружки сердцу будет веселей… Горя, положим, никакого не было, но от виски сердце в самом деле встрепенулось. Да и день, пронизанный морозом и солнцем, был чудесен.
Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что Александр вздрогнул.
«Может, ключи потеряла?» – подумал он.
При мысли о том, что это Аннушка вернулась, у него даже дрожь пробежала по всему телу. В самом деле, как пузырьки в открытом шампанском. Он распахнул дверь, не глянув в глазок.
На пороге стояла полная дама лет пятидесяти. Золотые драконы, которыми был расшит ее атласный халат, ослепительно сверкали в свете коридорной лампы.
«У тети Зины кофточка с драконами да змеями… Трофейная Япония, трофейная Германия – пришла страна Лимония, сплошная чемодания…» – мелькнуло у Александра в голове.
Он любил песни Высоцкого и все, которые слышал, сразу запоминал наизусть. Эту песню он услышал и запомнил лет в шесть. Тогда он еще спросил у отца:
– Пап, а что такое трофейная Германия?
– То, что солдаты с войны привезли.
– Патроны, да? – оживился Сашка. – А ты привез? А мне покажешь?
Его тогдашние представления о времени были так свободны, что война казалась ему такой же близкой, как отец, который, он знал, на этой войне воевал.
– Не только патроны, – усмехнулся отец. – Солдаты в основном вещи привезли. Одежду, часы. Мебель.
Никакой мебели отец с войны не привез, это Сашка точно знал. Родители купили в новую квартиру мебель совсем недавно, перед прошлым Новым годом. А до этого кровати были только у Веры и Сашки, а мама с отцом спали на матрасах, которые каждый вечер раскатывали на полу. Сашка им завидовал: он любил все необычное, и спать на полу было, конечно, гораздо интереснее, чем на кровати.
– А ты что с войны привез? – на всякий случай уточнил он. – Часы?
– Ничего я не привез, – улыбнулся отец.
– А почему? – не отставал Сашка. – Ты же был солдат, хоть и майор.
Он уже знал, что каждый, кто воюет на войне, это солдат, неважно, маршал или рядовой. Он любил расспрашивать отца о войне, и тот отвечал на любой его вопрос сразу, не откладывая на «потом, когда вырастешь». Когда Сашка вырос, то понял, что отец чувствовал, сколько времени ему отмерено, потому и рассчитывал на будущее так же мало, как на манну небесную.
– Не хотел я ничего с войны везти, сынок, – сказал он. – Вот у меня в батальоне мальчишка был, вроде сына полка, тот тоже никаких трофеев не брал. Такой был рассудительный, для десяти лет даже слишком. – Отец снова улыбнулся. – Говорил: если я на войне чужое возьму, так меня на войне и убьют. Боялся.
