Вера Колочкова - Твоя жена Пенелопа
Опять захотелось плакать. И на грани слезного отчаяния вспомнилось вдруг! Выплыла из памяти картинка ни с того ни с сего…
Она тогда еще соплюхой была, кажется, в третьем классе училась. Пришла из школы раньше обычного, открыла своим ключом дверь. И очень удивилась, увидев маму, выскочившую из дверей соседской комнаты. Странная она была, будто виноватая. И будто взъерошенная вся. Волосы растрепаны, глаза горят счастливой неловкостью. А в открытых дверях комнаты, распахнувшихся после мамы на секунду, мелькнула голая спина дяди Пети…
Она тогда, конечно, и не поняла ничего. Да и мама пробормотала какое-то удобоваримое для нее объяснение. А потом и вообще – забылось. А мама долго еще ходила со своим отрешенно-счастливым лицом…
Значит, не права была тогда тетя Ляля, на кухне-то, когда выдала в адрес мамы свой уничижительный вердикт – ты, мол, и часа в любви не жила! Значит, был-таки у мамы этот часок… А может, и не один… Когда соседи в свою Америку уехали, мама долго ходила, как смертельно больная. Похудела, осунулась вся. А однажды она видела, как мама плачет, уткнувшись лицом в забытую дядей Петей рубашку. Под ванной нашлась рубашка, видимо, случайно туда попала… Ох, как мать в эту рубашку выла! Тихо, на одной жалкой ноте, как раненая волчица…
Вот тебе, стало быть, и вся недолга. И весь анахронизм с генно-модифицированным ханжеством – пошел бы он к лешему. Перед любовью самые устоявшиеся устои – ничто. Достойный отлуп всем ее рефлексиям! Радуйся, если любишь, сегодня, сейчас.
Села на постели, поджав под себя ноги, с жадностью уставилась на спящего Никиту. Какое у него в лунном свете лицо… необыкновенное. Любимое. И плечи, и руки… Все, все любимое, до слез, до боли в сердце…
И заплакала тихо от избытка расплавленной внутри нежности. И содрогнулась одновременно от страха – да разве можно представить хоть на секунду, что кто-то другой может спать на ее половине кровати? Это же ужасно, если представить…
Она снова легла, положив по-хозяйски ладонь на теплую грудь Никиты. Ткнулась носом в предплечье, вдохнула запах кожи…
Нет, тетя Ляля была права со своим «хоть часок, хоть денек». Однако лучше не денек и не часок, а лучше всю жизнь, конечно.
А маму жалко… Ох как жалко…
* * *Нина проснулась рано утром, как обычно. Наверное, тоже из разряда плебейских привычек – ранний подъем? Воскресенье ведь, можно поваляться, понежиться… Но удовольствия пустое лежание-валяние ей почему-то не доставляло. Хотелось активных действий…
Да и настроение было замечательное. Нина встала под прохладный душ, чувствуя бодрость во всем теле и намечая себе хозяйственные планы на утро. Надо блинчиков напечь, Никита любит с утра блинчики. А еще лучше – принести ему завтрак в постель. Почему бы нет, в самом деле?
Блинчики получились – прелесть. Теперь еще чашку с кофе на поднос, и – вперед! Он уже проснулся, кажется…
– Доброе утро, любимый! – Нина выплыла из кухни с подносом. Присела на кровать, устроив поднос на тумбочке перед Никитой, потянулась, чтобы поцеловать его, сонного, в щеку.
– Ни фига себе… – обалдело пробормотал Никита, поднимая голову от подушки. – Это что, мне?
– Тебе, конечно. Кому же еще?
– Кофе в постель, я правильно понимаю?
– Да. Кофе. И еще блинчики. Ешь, а то остынут.
Никита сел, подтянув подушку под спину, пристроил поднос на одеяле перед собой. Потом глянул с улыбкой, как ей показалось, немного настороженной. В глазах вопрос застыл.
– Нин… А ты что, плакала ночью?
– Да прям! С чего бы мне плакать?
– Не знаю… Но мне показалось…
– Зря тебе показалось. Я спала как убитая. И вообще, все хорошо, Никит… Ведь у нас все хорошо, правда?
– Ну, еще бы! Если уж до завтрака в постель дело дошло…
Нина так и не поняла – поблагодарил он ее или отшутился насмешливо. Но блинчики принялся уплетать с аппетитом, глядя на нее безмятежно. Потом, прикрыв глаза, потянулся, изобразив на лице сытое довольство.
– Спасибо, Нинуль. Ублажила меня, недостойного.
– Хм… Почему – недостойного? Я же тебя люблю. Или… Что ты имеешь в виду?
– Опять к словам придираешься, да? Не хмурься, тебе не идет!
– А я и не хмурюсь.
– Легче ко всему надо относиться, Нин. Понимаешь? Легче… Не усложнять ничего.
– А я и не усложняю.
– Ну, вот и молодец. А за блинчики спасибо, очень вкусно.
– Да пожалуйста, – встав с кровати, она потянулась за подносом.
Никита перехватил руку и, быстро отставив поднос на тумбочку, притянул Нину к себе и, подмяв под себя, навис над ней с плотоядной улыбкой:
– Ага, попалась! Будешь теперь знать, чем обычно заканчивается кофе в постель!
– И чем же? – Нина засмеялась счастливо, глядя в его загоревшиеся желанием глаза.
– А вот чем… – Никита потянулся к ее губам горячими губами.
Быстро подсунув к его губам ладонь, Нина спросила, чуть задыхаясь:
– А ты меня любишь, Никит?
– Люблю… Конечно же люблю, дурочка. И не придумывай себе ничего плохого, не беги впереди паровоза, ладно? И все будет хорошо.
О счастье! Какое же это счастье – любить любимого. И пошел он к лешему, этот несчастный паровоз женского озабоченного прагматизма! Никита прав – легче надо жить, легче… Надо научиться быть счастливой без этого проклятого паровоза. Если сегодня ты счастлива, завтра непременно в него запрыгнешь! То есть и запрыгивать не надо, старания прилагать. Само занесет на счастливом вдохе любви, без разговоров, слез и глупых условностей.
Нина весь день летала, будто крылья за спиной выросли. Кучу хозяйственных дел переделала – квартиру прибрала, обед сварила, перестирала и нагладила Никите рубашек на всю неделю. И все тихо, на цыпочках, чтоб ему не мешать. У него ж курсовая горит, полный цейтнот! До сдачи неделя осталась! А еще ни одной строчки не написано, и материал не собран. Через неделю не сдаст – до экзаменов не допустят! Ужас же!
А тут еще она со своим паровозом… Нашла время!
Утро понедельника обрадовало ярким солнцем. Да и погодный прогноз на рабочую неделю был весьма оптимистичный, с плюсовыми температурными показателями. Наконец-то последний снег растает, ура, настоящая весна в городе! И на душе – неожиданная весна. Да, вот так все легко и просто – не надо бежать впереди паровоза! Ах, как солнце хорошо в окно светит, и работать не хочется… А хочется думать о Никите.
– Нинк, чего сияешь как медный таз? Неуж замуж позвали?
Настька оторвалась от круглого зеркальца, глянула быстро. Один глаз она не успела накрасить, и оттого лицо выглядело нелепо обиженным.
– Ну почему сразу замуж, Насть. Подумаешь, великое счастье – замуж.
– Ох ты, как заговорила. А недавно вроде другие песни пела! Помнишь, в кафе?
