Саша, Саня, Шура (СИ) - Волкова Дарья

Не хотела меня? А теперь? Теперь хочешь?!

Когда он сильнее прикусил тугую горошину сквозь мокрую ткань – она вздрогнула. И негромко застонала.  Он знал, что значат эти стоны. И разжал руки.

Потом что хотел ее целовать в этот издающий такие сладкие стоны рот, ловить их губами. А пальцы ему нужны совсем для другого. Теперь не зубами, а пальцами сжимать, оттягивать, крутить в разные стороны. И пить, пить ее стоны. И кайфовать от того, как ее трясет, и как она выгибается под ним.

Не меня хотела, говоришь? А будет по-моему. Потому что ты врешь, девочка моя. Ты меня хочешь. А за вранье надо наказывать.

Она дрожала, пока он стаскивал с нее одежду. Под футболкой и в самом деле ничего не было, трусы стащил вместе с джинсами. Она нужна ему голая и как можно быстрее.

Саня смотрела на него совсем дезориентированным взглядом, пока он так же быстро стаскивал одежду с себя. Потом она попыталась сесть, свести колени.  Но уже было поздно.

Он подтянул ее за ногу к себе, перевернул на живот и поддёрнул за бедра вверх, вынуждая встать на четвереньки. Уперся коленом в матрас – и одним махом врубился в нее.

Влажная. Горячая. Так, как и всегда у них было. Но сейчас – все иначе.

Потому что Александром овладела какая-то темная злая похоть. Он впервые взял женщину против ее воли, и это что-то сорвало в нем. Ире всегда было достаточно сказать «Не хочу» - и он отступал. Сейчас же…

Сейчас в момент, когда он закинул Саню себе на плечо, им завладело что-то. Или он стал кем-то. Кем-то иным. И с каждым их гневным словом, с каждым последующим действием в их схватке, в том, что произошло потом – оно только усиливалось. И вот теперь, когда он в одно движение, с громким хлопком врезался в ее тело, левой рукой наматывая на кулак светлые пряди – оно поглотило Сашу целиком. И он полностью утратил контроль над собой, отдавшись этому тягучему засасывающему  чувству власти. Вседозволенности. Обладания.

Где-то на периферии сознания он слышал ее стоны, и это топило окончательно.  Ощущение, что в этой игре во власть и подчинение они тонут оба.  И он  отпустил ее волосы, наклонился и захватил шею борцовским захватом. И прикусил ухо.  И  упивался ее всхлипами и стонами, звучавшими в странной гармонии со шлёпаньем его бедер о ее ягодицы. Потом отпустил шею, кайфанул от ее покорно и низко опущенной головы с растрепанными светлыми волосами. А затем  сжал пальцами ягодицы и принялся за нее всерьез. Не помнил, чтобы когда-то так двигался – не думая ни о чем, только слушая потребности своего тела – размашисто, быстро, яростно. Наблюдая, как это все происходит – как его член выходит почти до конца – и снова входит.  Очень приватное и совершенно выносящее остатки разума порно.

Он перестал что-либо соображать. Вообще. Темнота поглотила его полностью.  Он ни о чем не думал, когда размахнулся и со всей силы опустил ладонь на идеальную круглую ягодицу. Саня вздрогнула, вскинула голову, волосы взметнулись светлой волной. А он повторил, и еще, и еще. А потом несколько особо напористых движений – и огненная игла прошила его всего, от эпицентра в паху по всему телу, во всех направлениях до самых кончиков пальцев.

И Александр Оболенский провалился во тьму окончательно.

***

Лучше бы она плакала. Лучше бы она ругалась. Лучше бы она влепила ему еще с десяток пощечин.

Но Саня молчала. Он повернул ее к себе, но глаза ее были закрыты. И все слова застряли в горле.

Он не представлял, что можно сказать после того, что только что произошло. Он даже внутренне боялся назвать это. И до боли хотел, чтобы она открыла глаза. Чтобы сказала хоть что-то. Чтобы хоть какой-то звук. Но она лежала неподвижно и беззвучно.  Как кукла. Словно неживая.

И это было невыносимо.

Он начал целовать – аккуратно, бережно, нежно. Начал с плеч, руки, перевернул на бок, мягко отодвинул в сторону светлые волосы. Шея, лопатки. Вдоль позвоночника губами. На ягодице – красный след.

Он урод. Вот, нашлось слово.

Больше целовать не смог, прижал к своей груди ее спину и гладил по плечу и руке. Гладил долго и молча, пока она не уснула. А после неожиданно уснул сам. Успев перед этим подумать: «Утро вечера мудренее». Один раз эта схеме уже сработала.

***

А во второй раз – нет. Проснулся Александр один. Несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить вчерашний вечер  -  и подскочить на постели.

Сани в комнате не было. 

Не было и ее вещей – одежды, например. Саша схватил телефон, который показал, что время еще довольно раннее. Начало девятого.

Повинуясь какому-то непонятному импульсу, он подошел к окну. Чтобы увидеть, как с парковки выезжает знакомый синий кроссовер с багажником на крыше.

***

Она отъехала километров двадцать от последнего перевала  - и свернула в уходящий направо расчищенный проселок, который вел в какую-то деревню. По нему машина проехала еще несколько сотен метров, так, чтобы ее не было видно с дороги. И остановилась. Из машины выбралась девушка и пошла в сторону леса, не обращая внимания на забивающийся в ботинки снег. Пройдя шагов двадцать, она остановилась. Обернулась.

Вон стоит ее машина. Саня купила ее два года назад. Девушка опустила взгляд вниз. Это ее ноги в темно-зеленых штанах и серых ботинках, полных снега. И это ее красные озябшие руки без перчаток.

Все ее. Но по отдельности. А целиком Александра Егорова себя не узнавала.  Потому что то, что произошло с ней накануне– с ней произойти не могло.

Ее, как какую-то вещь, на глазах у других людей – знакомых людей, между прочим! – утащили на плече. А потом… потом… ох, что было потом…

Саша резко обернулась и уставилась взглядом в белоснежное поле напротив. Оттуда вдруг задул резкий злой ветер, и от него заслезились глаза. Она часто заморгала, замерзающие слезы закололи глаза.

Потом… что же было потом… как это назвать…

Самое ужасное, что теперь, стоя на ледяном ветру в тонкой куртке и чувствуя, как тает снег в ботинках, Саня перестала себя обманывать. Она могла бы это остановить. Она знала, чувствовала, что могла бы. Чуть сильнее сопротивляться. Закричать. Заплакать.  Она знала, что могла бы сделать что-то такое, что он бы остановился. Ведь Саша… он не насильник. Он добрый. Просто… он разозлился. Она разозлилась. А потом… потом их ссора как-то незаметно превратилась в игру.  В какое-то непонятное притворство. Она притворялась, что не может оказать настоящего сопротивления. Он притворялся, что хочет взять ее силой. И взял. Только она на тот момент уже сама хотела этого.

Саня передернула плечами, наклонилась, зачерпнула горсть снега, не чувствуя холода.  Она никогда не могла про себя такого подумать. Что ей нравится такой секс – на грани принуждения и насилия, грубый, жесткий. И никак не могла бы про себя предположить, что ей понравится, когда ее лупят рукой по заднице. Она и сейчас не могла такое про себя сказать. Дело было не в сексе как таковом, его жесткости и грубости в этот раз. А в Саше. Потому что это Саша. Она хотела его. С той самой секунды, как увидела, хмурого и небритого, в арке кают-компании. До дрожи хотела почувствовать его руки на себе, его дыхание у своей щеки. Чтобы обнял крепко. И чтобы сказал, что ужасно скучал.

А он сказал ей совсем другие слова. Он назвал ее шлюхой. Он предположил… допустил мысль о том, что она там со всеми… с каждым… Она развернулась, замахнулась  - и тугой снежок улетел в сторону темных деревьев.

А что ты хотела, Александра Игоревна? Вспомни, с чего началось ваше знакомство. Ты перед ним голая ноги раздвинула. Ты потом сама к нему первая приехала. Вспомни, как он тебя бросил и помчался к жене, как только она его позвала. А ведь тебя Генка об этом предупреждал. И так оно и вышло. Любовь, уважение, достойное отношение – это все ей. Неизвестной Ирине. А тебя можно унизить перед другими, уволочь на плече, назвать шлюхой, поставить раком и  грубо поиметь. И по заднице заодно отлупить. Без заметного сопротивления с твоей стороны, прошу заметить.