Екатерина Вильмонт - Трепетный трепач
Я молча выслушала этот вполне хамский монолог, но просто так проглотить этот ушат дерьма я, конечно же, не смогла. Я смерила ее ледяным взглядом и произнесла только:
— Ку-ку!
Повернулась на каблуках и ушла.
Правда, дома дала волю слезам. Потом позвонила Соне и все ей рассказала.
— Да ну, Лерка, все естественно, не может же бабе дважды повезти со свекровью.
— Да какая она мне свекровь? Откуда?
— Потенциальная. А ты в курсе, насколько велико ее влияние на любимого сыночка?
— Почем я знаю?
— Скоро узнаешь.
— Или нет.
— Это почему?
— А может, он давно уже вернулся.
— Нет, он возвращается завтра.
— А ты откуда знаешь? — ахнула, и сердце ушло в пятки.
— Узнала по своим каналам.
— Сонь, ты серьезно?
— Более чем. Если очень надо, могу узнать даже номер рейса, поезжай в аэропорт, встреть его.
— Ни за что на свете!
— Почему?
— А я гордая. Меня не хотят, навязываться не стану.
— Мамаша его тебя не хочет, что, впрочем, довольно естественно, согласись? А про него мы этого пока не знаем. Но мчаться в аэропорт, пожалуй, и вправду не стоит. Поглядим, как будут развиваться события. Думаю, он прорежется дня через два, пока очухается после перелета, то, се, словом, раньше четверга вряд ли. Короче, контрольный день пятница.
— Сонь, а вдруг он вообще не прорежется? — всхлипнула я.
— Вот не думаю. Но если так, то это значит только одно.
— Что?
— Что он просто не твой кадр.
— Ох, Сонька, если б ты знала, до какой степени он мой кадр…
— Я тебя умоляю! Кому нужна любовь без взаимности, да еще в наше время, да еще с такой мамочкой? Поверь, такая баба любую взаимную любовь отравит. Она же тебя априори возненавидела. А ведь точно ничего знать не может. Словом, постарайся лучше вообще выкинуть из головы этого типа, по крайней мере пока он не появился. Займись нашим тошниловом-мочиловом, отвлечешься, и для дела полезно.
— Да мне бы от этого тошнилова отвлечься, мозги уже плавятся…
— Та к езжай куда-нибудь. А давай вместе куда-нибудь к морю мотанем, работать и там можно, вдвоем дело веселей пойдет, а?
— Я подумаю.
— С тобой все ясно. Будешь ждать явления Игната.
— Сонь, как ты думаешь, дождусь? — и сама ужаснулась заискивающим ноткам в своем голосе.
— Если он не полный дебил, дождешься.
Я всхлипнула.
— Вот еще вздумала — реветь из-за мужика.
— Понимаю, глупо, но он такой…
— Знаю, знаю, трепетный трепач!
Из аэропорта Игнат поехал к себе. И, как ни странно, не стал сразу звонить матери, хотя обычно именно так и делал. Почему-то сегодня не хотелось. Он увидел, что в квартире прибрано, на письменном столе аккуратной стопочкой лежат оплаченные счета и квитанции и сдача с оставленных им денег. Сколько раз он говорил матери, чтобы брала эти деньги себе, тем более, что каждый месяц он дает ей деньги в зависимости от состояния кармана, больше или меньше, но никогда не менее пятнадцати тысяч. Мать всякий раз смущается, но знает, что спорить с ним по этому поводу бессмысленно. А вот на кухонном столе он обнаружил придавленную сахарницей записку: «Игнаша, позвони сразу, как приедешь. Есть чрезвычайно важный разговор. Мама». Так, очень интересно! Что это за разговор такой, да еще чрезвычайно важный? Если бы с матерью что-то случилось, она бы не так написала. А, скорее всего, нашла мне очередную невесту и ей не терпится осуществить задуманное знакомство. Тьфу! Никогда ни одна из маминых кандидаток Игната решительно не устраивала, да и вообще он ненавидел, когда ему что-то навязывают.
Вот, как чувствовал, не буду сегодня никому звонить… Приму душ и завалюсь спать. Все — завтра. Утро вечера мудренее, давным-давно известно. Я чертовски устал в этой Корее.
Он заснул, едва уронив голову на подушку. И ему приснился странный и очень неприятный сон. Он, мальчишка лет двенадцати, стоит на берегу реки у них на даче, и вдруг на другом берегу видит Леру, взрослую женщину в красном бикини, и понимает, что эта женщина — главный смысл его жизни.
— Лера, Лерочка, плыви сюда! — кричит он ей.
Она, увидев его, подпрыгивает от радости, машет руками и бросается вплавь. Он тоже вбегает в воду, но видит, что из воды на середине реки вдруг выныривает мать, хватает Леру и начинает ее топить. А ему кричит: «Назад! Назад! Не смей входить в воду. У тебя гланды! Ты мне обещал!» А по воде уже только расходятся круги, Леры не видно, и он горько плачет, а мать гладит его по головке, приговаривая: «Маленький мой, тебе не нужна эта старая тетка, ты еще ребенок, тебе еще рано… Хочешь, заведем козу? Или собачку?»
Игнат проснулся в холодном поту. Он крайне редко запоминал сны, но тут помнил все, как помнил каждый кадр своего фильма… Он взглянул на часы. Начало шестого. Вскочил, оделся, нашел в холодильнике яблоко, мать позаботилась, быстро схрумкал его и выбежал из квартиры. Машина дожидалась его на стоянке.
— О, Игнатий, с возвращением! — приветствовал его сторож. — А я как чуял, что вернешься, коняку твоего вчерась протер, вон как сверкает!
— Спасибо, Степаныч, нет слов! — Игнат сунул ему пятьсот рублей.
— Хороший мужик ты, Игнатий, правильный, а то такие есть…
Игнат не стал слушать, «какие есть», и включил зажигание. Он ни о чем не думал, не смотрел на часы, просто гнал машину по еще относительно пустым улицам и без проблем добрался до места. Но остановился у соседнего дома, чтобы мать случайно его не засекла. Он знал, что она встает, как правило, не раньше девяти. Пулей влетел в подъезд. Лифт стоял внизу. А вот и Лерина дверь. На мгновение ему стало страшно. А вдруг у нее кто-то есть? Я не переживу, подумал он. Да ерунда, переживу, конечно, но уж никогда не поверю ни одной бабе. Он прислушался. За дверью было тихо. Он поднес палец к кнопке звонка, чуть помедлил и позвонил. Потом еще раз. Она еще спит?
— Кто там? — раздался испуганный голос.
— Лерочка, родная, это я, Игнат!
Дверь стремительно распахнулась. Лера была в коротенькой синей рубашке на двух тонких бретельках, босая, растрепанная со сна. Но при виде его вдруг подпрыгнула и повисла у него на шее.
— Господи, Игнат, приехал, какое счастье, я так ждала!
А он изо всех сил прижимал ее к себе, вдыхал ее запах.
— Лерка, солнце мое, если б ты знала…
— Нет, если б ты знал…
— Лерка, ты чего ревешь?
— Я от счастья, Игнат, я… я так тебя, оказывается, люблю… Ты мой самый лучший, самый родной, — еще пуще плакала она.
— Постой, перестань реветь, я тут, я с тобой и я… я тоже, оказывается, тебя люблю. И мы должны, просто обязаны быть вместе, нам нельзя врозь, это просто немыслимо, невозможно, это абсурд… — И он уже спускал бретельки с ее плеч, но вдруг опомнился:
