Люциус Шепард - Валентинка
– Я пока думаю.
– Правила… ты безостановочно меняешь правила.
– Я думала, ты свободный дух. Гибкий, – разочарованно сказала ты.
Беспредельно потрясенный, я отсчитал несколько секунд.
– Даже сильный тростник в зимний сезон вырастает хрупким. Дэвид Кэррадайн. «Кунфу».[35]
– Не надо так! Я же серьезно.
– Калифорния. – Я снова лег, повернулся к тебе. – То есть Лос-Анджелес?
– Это было бы неплохо. – Ты говорила так тихо, что я расслышал шлепок твоих губ на букве «б». – Если б ты жил там, это помогло бы… если я уйду.
– И мы будем видеться?
– Конечно… да.
Тени окрасили твое лицо, но я различил тревогу.
– Хорошо? – Ты опять коснулась моей руки, твои пальцы замерли.
– Что?
– Переедешь в Лос-Анджелес?
– Я не сказал «да»? Да.
Соглашение достигнуто, за ним пустота – один из тех моментов, я думаю, когда ты переживаешь удар, нанесенный твоей совести. Я же пребывал в ошеломлении. Ты заговорила о Лос-Анджелесе, о местах, которые любила: маленький эквадорский район, Оливера-стрит, прекрасный отель с французским названием в Санта-Монике. Я представлял, как мы бродим там. Ты сказала, что не знаешь, как все повернется, может, ты сломаешься под бременем, что всегда руководило тобою в прошлом. Ты никогда не забывала меня предупредить. Иногда говорила, что ты «антирисковая». Ты рассказывала о жизни в университете, о знакомых, коллегах и друзьях, описывала их мне, точно с этими людьми я сам познакомлюсь, мне нравился твой рассказ, я уже вписывался в твою жизнь, жил в этом экстраординарном, хотя ординарном будущем, но пропасть, что открылась между нами, когда ты сказала, что думаешь уйти от мужа, так и не преодолевалась. Я хотел ее преодолеть. Ужасно хотел. Но в ментальных моих небесах хлопали крыльями стаи подобных многообещающих поворотов. Черные птицы с серебристыми катарактами сидели на проводах моих надежд, выщипывая из них диссонансные аккорды. Ты говорила о деревьях – каждую весну они зацветают пурпуром у тебя на работе под окном, о ресторанах, где ты ешь, о концертах и галереях, о поездках в пустыню. Все казалось таким достижимым, но в каждом слове твоем звенел губительный принцип. Я был не против переехать в Лос-Анджелес. Я хотел переехать. Но не доверял интервалу, что протянется от минуты, когда ты покинешь Пирсолл, до минуты, когда я прибуду в лос-анджелесский аэропорт. Я сомневался не в тебе, но в самом времени. Страшился доскональных его разладов.
– Рассел? – помолчав, сказала ты.
– Кей, – ответил я, ото всего отмахиваясь. Снова пауза, и ты сказала:
– Сегодня пятница, да?
– Кажется… ага.
– Я позвоню в следующий вторник. В два часа по твоему времени. Мы обо всем договоримся.
– Буду ждать.
Снова пустота – кажется, мы оба почувствовали чудовищность этого шага. Он превратил небеса вокруг из скучного отрадного укрытия в звездную загадку – она может покинуть нас, бросить нас умирать среди священных россыпей огня и льда. Я ощущал твои страхи, чуть ли не по отдельности, дрожь каждого потенциала в тебе; я уверен, ты ощущала мои сомнения, и между нами все та же пропасть, и каждый наполовину в мире колебаний… а потом ты все это уничтожила. Обеими руками схватила мою ладонь, прижала к своей щеке, зажмурилась.
– Боже мой! – сказала ты голосом, что словно подводил тебе итог, намекая на ужас и стыд, довольство и радость. – Не могу тобой насытиться.
Позже в ту ночь ты встала за соком. Взяла из холодильника пакет и застыла, так и не выпив. По твоему силуэту я понял, что ты плачешь. Я подошел к тебе, обнял, спросил, в чем дело. Ты покачала головой, будто слезы – просто так, без причины, необъяснимые, как дождь, случаются, когда условия подходящие.
– Все будет хорошо, – сказала ты, промокнув себе щеки.
Я решил, что ты различила впереди новую, необоримую трудность – я слишком много их воображал и не желал услышать об очередной. Я сказал что-то утешительное.
Снова поднялся ветер, толкнул балконную дверь, открыл, и кончик пальмового листа засохшими лопастями скреб по стеклу. Променад темен, неуклюжие туристы убрались в свои Дэйтон, Толидо и Резиновый Акрон.
– Не понимаю, как я это сделаю, – сказала ты, перестав плакать.
Вернусь в Лос-Анджелес или тебя оставлю – какая из сочлененных возможностей больше тебя угнетала?
Ты все держала сок; выпила, поставила пакет в холодильник. Губы сжаты, глаза – тени. Я понимал: ты уже вспоминаешь, а может, и ощущаешь, как тяжело было жить, когда мы расстались в последний раз.
Включилась морозилка, от её гула завибрировал наверху поднос со стаканами. Облачный клочок – не прочнее дымного перышка сигареты – пересек лунное лицо над водой.
Ты шагнула ближе, притянула меня за плечи.
– Ты как, справишься?
– Выживу, – ответил я. – Не так долго, как в прошлый раз.
– В прошлый раз не выжил? – Ты пыталась пошутить, но мы оба не развеселились. – Когда сможешь приехать?
– У меня еще турне. Значит… конец первой недели декабря, начало второй.
– Три недели, – мрачно сказала ты; потом улыбнулась. – Я тебе помогу найти квартиру.
– Ненавижу искать квартиры. Я думал в агентство обратиться.
– Я тебя возить буду. По всему Лос-Анджелесу. Весело!
– Да, весело, – сказал я. – Когда приеду, знаешь, что я сделаю вторым делом?
Ты счастливо рассмеялась.
– Что?
– Пойду к «Роско» есть курицу с вафлями.
– Я с тобой. После того, как сделаешь то, что первым делом.
Ни веселье, ни этот эпизод не разогнали наше уныние, наш трепет. Небо прояснилось, но нас по-прежнему затягивала наша облачность. И все же в комнате с нами было еще нечто. Отчетливое присутствие. Не Судьба, химера помельче. Призрак Матримониального Прошлого, Фантом Мыльной Оперы… соглядатай, охотник за сувенирами с коллекцией полудрагоценных слез явился председательствовать на финале наших с тобой минут, удостовериться, что мы остро ощутим каждый миг, а потом жиреть на нашей боли. Он прокрался в наше объятье, тонкая серая фигурка, что смутными тычками бесформенных пальцев побуждала нас видеть настоящее, будто оно уже в прошлом. Был лишь один способ от него укрыться.
Лицо твое напряглось, но ты двигалась неспешно, сластолюбица в тебе заслонила обезумевшую любовницу, ты подняла меня поцелуями, провела меж ногами, мы стоя занимались любовью. Когда я целиком погрузился в тебя, бедра твои содрогнулись, ты задышала неглубоко, утонченное усилие – так дышит слегка возбужденная кошка. Ты закрыла глаза, но временами поднимала веки и смотрела, будто теряя нить событий, желая найти меня, проверить. Я притянул тебя к себе, ты подставила губы для поцелуя, а когда ощущение разрослось, прижалась лбом – дыхание твое вздрагивало, почти всхлипывало. Милый рот, ангельское тело, призрачные глаза… Я хотел еще, глубже, я спиной провел тебя к дивану, семеня, чтобы мы не разъединились; но, посадив тебя на спинку, выскользнул. Ты взяла меня, вроде потянула внутрь, но вместо этого головкой потерла клитор. – Ничего? – до странности застенчиво спросила ты.
